Дань псам. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Эриксон cтр.№ 142

Он старался не покидать разрушенных городских районов, намереваясь, если получится, обойти внутренние ворота, а если нет, рвануться прямо сквозь них наружу, к лесистым холмам – туда, где треклятые «мостожоги», заняв оборону, положили своей гнусной магией и морантской взрывчаткой не одну тысячу нападавших. Склон того холма все еще представлял собой мешанину из расщепленных, обугленных деревьев, среди которых были разбросаны куски доспехов и кожаные сапоги, да торчали кое-где из мертвой почвы обломки костей. Если он туда доберется, то сможет отыскать тропу в День, а там наконец и безопасность.

Последний вариант казался ему сейчас все более привлекательным. Ворота совсем близко, а все эти отвратительные тени и вечный мрак ему ничем помочь не могут – тисте анди, те способны видеть во мгле, а ему приходится тыкаться туда-сюда, точно полуслепому.

Он услышал, как в куче мусора в каких-то тридцати шагах за спиной шелохнулся камень. Сердце Харака бешено забилось, он обратил свой взор на ворота. При осаде их разбили вдребезги, но с тех пор прямо через обломки протоптали что-то вроде прохода, ведущего к насыпной дороге, что огибала материковую часть города. Он сощурился, но никакой охраны у ворот разглядеть не смог.

Уже двадцать шагов. Харак ускорился еще, а когда наконец оказался на расчищенной улице, то со всех ног бросился к пролому в стене.

Что это за спиной – звук сапог? Оглянуться он не смел.

Бегите же, ноженьки! Давайте, чтоб вас!

Через проход, виляя между кучами ломаного камня – и прочь из города!

Дальше вверх, к насыпной дороге, поскорей ее пересечь – и вот он уже среди опрокинутых камней у подножия истерзанного склона. Перепаханная земля, кое-как насыпанные могильные холмики, кривые корни, мертвые сучья. Всхлипывая, он пробивался к вершине холма, изорвал одежду и ободрался сам, едва не задохнулся от пыли, сыпавшейся с мертвой сосновой коры.

Что это, уже почти наверху – неужели солнечный свет? В конце концов, восход ведь уже близко? О благословенное солнце!

Он бросил взгляд за спину, но ничего не увидел. Кажется, что-то там негромко шелестело среди обломков, только разглядеть верней все равно не получилось.

Но он уже почти у цели.

Еще несколько неуклюжих шагов. Харак окунулся в прохладный утренний воздух, пронизанный солнечными лучами – и тут у него на пути выросла фигура. Сверкнул тульвар. На лице Харака изобразилось крайнее изумление – и застыло там навеки, а голова слетела с плеч и, подпрыгивая, покатилась вниз по склону, пока не застряла в куче ломаных выбеленных костей. Тело медленно опустилось на колени у самого края вырытой еще «мостожогами» старой траншеи, где и застыло.

Провидомин обтер лезвие и вернул оружие в ножны. Это был последний? Кажется, да. Город… очищен. Остались лишь те, у кургана. Их время пока не пришло, пусть поживут еще, не зная, что в Черном Коралле все изменилось.

Он устал – охота заняла больше времени, чем ожидалось. Да, необходимо передохнуть. Провидомин обвел взглядом вокруг, разглядывая систему полуосыпавшихся траншей, которые саперы ухитрились выкопать, не располагая практически ничем помимо складных лопаток. И остался впечатлен. Да, эти малазанцы – солдаты совершенно особенные.

И однако даже здесь лес понемногу восстанавливал свои права.

Присев в нескольких шагах от коленопреклоненного трупа, он опустил голову на перчатки. Они пахли кожей, потом, засохшей кровью. Запахи прошлого – которые вдруг вернулись. В памяти звучали давние отголоски, скрип доспехов, шелест ножен о бедра. Маршируют ряды урдомов, забрала сплошных шлемов опущены, скрывая лихорадочный блеск в глазах. У городских стен выстраиваются в квадраты бетаклиты, готовясь ударить на север. Рукопашники-скаланди и голодные орды тенескаури, словно оскаленные в отчаянии зубы. Он вспоминал, как вся эта масса двигалась по равнине, вздымаясь огромными валами, подобно потоку, и за каждой волной оставались тела ослабевших и умирающих, а вокруг тел в потоке образовывались завихрения – соседи разворачивались в строю и кидались на упавших товарищей.

Если больше некого, армия пожирает сама себя. Он тогда просто взирал на это безо всякого выражения, закованный в броню, а вокруг пахло железом, кожей, потом и кровью.

Солдаты, что сражаются за правое дело – во всяком случае, за такое, которое сами считают правым, – могут хранить в себе чувство гордости, подразумевающее, что никакие жертвы не напрасны. Укрепившись подобным образом, они способны оставить войну позади, вернуться к другой, к новой жизни. И как бы гротескно ни был несправедлив окружающий их мир, нынешний мир, ветеран хранит священные воспоминания о пережитом.

Но сражаться в несправедливой войне… это совсем другое. Если у тебя осталась хотя бы капля совести, невозможно забыть о совершенных преступлениях, о крови у тебя на руках, об откровенном безумии тех времен, когда честь сделалась ложью, долг – кляпом, чтобы затыкать другим рты, и даже отвага оказалась грязной и дурно пахнущей. Неожиданно обнаруживается, что против несправедливости нет никакой защиты, от нее нельзя укрыться в воспоминаниях о праведном прошлом. Недовольство просачивается наружу, заполняет собой каждую пору, становится гневом. Его нельзя озвучить, невозможно высвободить, давление все нарастает. Когда сдерживать его больше не удается, самоубийство представляется самым простым выходом, единственным настоящим избавлением.

Логику Провидомин в этом видел, но одной логики здесь недостаточно. Любой может в своих мыслях загнать себя в угол и тем самым оправдать капитуляцию. Это даже легче сделать, когда отвага становится мишенью для злоупотреблений и гнусного издевательства. Поскольку и в самом деле – держаться, продолжать жить без отваги нельзя, а для этого нужно, чтобы добродетель по-прежнему заслуживала уважения.

Провидомин поднял голову и уставился на обезглавленный труп.

– Понимаешь, Харак? Смог ты наконец осознать, что моя причина жить и дальше – это существование тебе подобных? Поскольку вы предоставляете обличье для мишени моего гнева, а мой меч прямо-таки жаждет мишеней.

Или так, или ярость пожрет его изнутри. Нет, лучше уж разрубать чужие физиономии, чем свою собственную. И искать все новые, одну за другой. Справедливость столь слаба. Побеждают всегда испорченные, а чистые сердцем терпят поражение и отшвыриваются в сторону. Алчность и жульничество торжествуют над состраданием и ответственностью. Но он может с этим сражаться, и даже необязательно от собственного имени. Он может сражаться ради Черного Коралла, ради тисте анди, ради всего человечества.

Даже ради Искупителя – но нет, это как раз невозможно. Того, что я совершил, не исцелить – для меня искупления не будет. Никогда. И ты это видишь. Вы все это видите.

Он понял, что молится – но вот только кому? Он не знал. Мы оказались в безвыходном положении, но по крайней мере в нашем случае повинный в этом тиран мертв, понес наказание. Могло быть и хуже – если бы он избегнул возмездия, избегнул справедливости.