– В каком-нибудь приятном месте, – ответил Харви. – Если собираешься бежать из страны, то уж, наверное, куда-нибудь в тропический рай, правда?
– Не знаю, – сказала Джоэль. – Что за воспитание у них там будет?
– Довольно интересное. «Где ты вырос?» «О, я катался на ламе с родителями в тропическом раю». Не самое плохое детство, бывает гораздо хуже.
– Может, нам не стоит сейчас говорить про детей, – сказала Джоэль.
– Послушай, – сказал Харви, пытаясь отогнать от нее образ комнаты свиданий в тюрьме, – я думаю, у нас есть хорошие шансы получить испытательный срок. В худшем случае электронный браслет слежения после пары месяцев домашнего ареста.
– Мы как будто пережили внетелесный опыт, – говорила позже Джоэль, – правда?
– У меня такого опыта не было, – возразил Харви. Но он все же понимал, что она имеет в виду. Происходившее с ними тогда казалось не совсем реальным.
– У меня был, – сказала она. – Я часами уничтожала бумаги и все сильнее пьянела, а потом мне показалось, что я в буквальном смысле умерла от скуки, вознеслась наверх и стала смотреть на саму себя с высоты…
Примерно в одиннадцать тридцать Джоэль опустила в шредер последний лист бумаги, театральным жестом отряхнула руки и осторожно поднялась на ноги.
– Я зайду к себе в офис на минуту, – сказала она и побрела в сторону лифта.
Харви нашел ее в офисе на 17-м: она свернулась калачиком под своим столом и тихо похрапывала. Он укрыл ее пальто и вернулся в офис Алкайтиса. Харви совсем не опьянел, но спустя столько часов несколько отделов его мозга будто отключились, и ему становилось все труднее определить, какие документы оставить, а какие отправить в шредер. Слова на страницах теряли смысл, буквы и цифры ускользали от его понимания.
В полночь Харви сидел один в офисе с десятью коробками улик. Он пересчитал их. Позже он их все просмотрит для точности, решил Харви, и добавит в свои показания сноски: см. служебную записку в коробке № 1, соответствующая корреспонденция в коробке № 2 и так далее. Но сколько же времени у него уйдет на все эти ссылки? Пожалуй, слишком много. Пожалуй, столько времени у него в запасе не было. Он устал, но чувствовал огромное облегчение. Может быть, попросить о помощи Симоне, подумалось Харви, когда он выходил из здания. Нет, Симоне – плохая идея, заключил он, потому что она была новенькой и еще не прониклась лояльностью к компании. Нет никакой гарантии, что она не позвонит в полицию до того, как он закончит с индексацией. Он поймал такси и смотрел, как в окне проплывали улицы, огни, полуночники с собаками на выгуле, отвесные стены небоскребов, курьеры на велосипедах с горячей едой в сумках, подвешенных к рулю, компании молодых людей или парочки, держащиеся за руки. Тем вечером он ощущал прилив любви к этому городу, к его размаху и бесстрастности. Он проснулся испуганным – водитель выглядывал через перегородку и пытался его разбудить: «Просыпайся, приятель, просыпайся, ты уже дома».
В два часа ночи Харви расхаживал по комнатам у себя дома и пытался запомнить каждую деталь. Он любил свой дом и хотел мысленно возвращаться сюда, когда сядет в тюрьму, все так же бродить по комнатам.
Симоне пила вино вместе с соседками в Бруклине. Они снимали втроем квартиру на две спальни, и потому гостиной у них не было, а когда им хотелось пообщаться, они собирались за столом на кухне. Они засиделись допоздна, потому что самую молоденькую среди них, Линетт, облапал шеф-повар в ресторане, в котором она работала официанткой, и она вернулась домой в слезах, а потом о своей работе заговорили и остальные, и Симоне не преминула упомянуть о тени, нависшей над офисом Алкайтиса. «Звучит дико подозрительно, – сказала Линетт. – Ты уверена, что услышала именно это?» – «Мы все знаем, чем мы здесь занимаемся», – вновь процитировала Симоне и разлила вино по бокалам. «Но я же говорю, дело не только в словах, а еще в атмосфере, как будто все расстроились из-за чего-то, что произошло до моего прихода…»
Джоэль спала под своим рабочим столом в Gradia Building.
Оскар тоже спал, но при этом лежал голым рядом с Винсент.
Энрико летел в самолете на юг. Он смотрел фильм, но не видел и не слышал происходящего на экране. Он пытался вообразить свою жизнь на новом месте, но не переставал думал о Люсии, своей девушке, которая осталась в Нью-Йорке. Он жалел, что только сейчас понял, что любит ее.
Джонатан Алкайтис сидел дома за столом в своем кабинете и писал письмо дочери. Он начал его со слов «Дорогая Клэр», но не знал, как продолжить, и уставился в пространство.
7.
В три часа ночи Оскар проснулся в апартаментах Алкайтиса. Ему мучила жажда. Винсент спала рядом, он слышал ее тихое дыхание и видел ее волосы, напоминавшие в полумраке чернильную лужицу. Оскар лежал и смотрел на нее спящую.
Он не знал, как лучше поступить. Ускользать тайком в ночи казалось подлым, но, с другой стороны, что ему здесь делать утром? Он где-то читал, что ФБР часто арестовывает людей рано утром, в четыре-пять часов, рассчитывая на то, что подозреваемые менее всего опасны, когда еще не очнулись ото сна. У него были все основания полагать, что соглашение пошло прахом и в считаные часы его арестуют, и лучше бы это произошло не в квартире Алкайтиса. Он встал и оделся, стараясь не шуметь.
Когда Оскар вошел в гостиную, его моментально ослепило. Оскар и Винсент оставили включенным весь свет, в спешке добираясь до спальни, и вся квартира показалась ему теперь чересчур яркой – сущий кошмар из подвесных ламп и глянцевых поверхностей. Он прикрыл глаза рукой, привыкая к свету, и когда наконец оглядел комнату, его взгляд упал на картину. До этого он ее не замечал, хотя она была большой – примерно 150 на 180 сантиметров, портрет молодого человека, висевший вместе с лампой на кухонной стене. Мужчина сидел на красном стуле, на нем были только джинсы и армейские ботинки. Он выглядел бледным и изможденным. Что-то в этом портрете вызывало тревогу, но Оскар не сразу понял, что именно: на левой руке мужчины виднелись слабые следы от синяков, будто вдоль вен пролегли тени. Оскар подошел ближе, чтобы разобрать подпись в нижнем правом углу картины: Оливия Коллинс.
Ему было знакомо это имя. Харви просил его назначить ей ставку дохода выше обычной, потому что она нравилась Алкайтису, и Оскар до сих пор старался о ней не думать. Некоторые инвесторы были учреждениями. Некоторые – государственными инвестиционными фондами. Были среди них и благотворительные и пенсионные фонды, профсоюзы и школы. Были частные лица, настолько богатые, что Оскар и представить себе не мог их состояние, даже прожив столько лет в этом городе, даже стоя в квартире в небоскребе в одном из самых дорогих районов мира. Но и были и такие, как Оливия Коллинс, кому удалось за всю свою жизнь немного заработать или накопить небольшую сумму. Разумеется, Джонатан Алкайтис повесил в своей квартире картину Оливии Коллинс. Она была его старым другом, насколько понимал Оскар. И она не просто была на пороге того, чтобы все потерять, – она уже все потеряла, просто пока не знала об этом. Оскар выбежал из квартиры со слезами на глазах.