Она считала себя хорошей матерью. Правда, женская часть ее родни в лице мамы, тети Даши и тети Нины не раз твердила, что Катя «бесчувственная, словно бревно, — ребенка лишний раз приласкать не может!» Но она считала, что сюсюкать с мальчиком — только портить его. «Не желаю из него маменькиного сынка делать! — возражала она. — Все, хватит! Уже был в моей жизни один маменькин сынок!»
Через пять минут Мика покончил с ужином и снова убежал, выпросив у Кати энную сумму на игровые автоматы.
Алексей проводил его одобрительным взглядом.
— Я на одиннадцать забронировал сауну, — сказал он. — Пойдем?
— Ночью — в сауну? — удивилась Катя.
— Да, а что? Уложим этого арийца и пустимся во все тяжкие…
В половине одиннадцатого они с неимоверным трудом загнали Мику в номер, а сами отправились в сауну. Никого, кроме них, там не было. Жар раскаленного воздуха и молочная голубизна небольшого бассейна с подсветкой… Завораживающий плеск воды о мраморный бортик и полная, глухая тишина. Сауна располагалась в подвальном помещении, и ни один звук извне не проникал сюда. Они болтали, смеялись, пили пиво. Целовались без конца.
— Лешка…
— Что?
— Мне так хорошо… Знаешь, мне сто лет так хорошо не было! — призналась Катя, положив голову на его влажное теплое плечо.
— Значит, я молодец? — улыбнулся он, перекатывая в ладонях бутылку с пивом. — Ведь это я придумал отвезти вас сюда…
— Ты молодец, Лешенька… — протянула она и пощекотала его за ухом. — Ты у меня золото…
На следующий день они осваивали снегокат, гуляли по лесу, водили хороводы вокруг голубой ели, росшей во дворе дома отдыха и уже украшенной по случаю грядущего праздника, стреляли в тире…
После ужина Алексей посадил всех в машину, и они по обледеневшей, неровной дороге медленно отправились в Москву. Мика сразу заснул на заднем сиденье.
— Нет, что ни говори, три дня вне дома — в самый раз! — заметил Алексей, уверенно держа руль. — Если меньше — не отдохнуть толком. А больше — взвоешь от этой природы.
— Скажешь тоже! — фыркнула Катя. — Природа не может надоесть!
В городе были пробки. Сквозь них с трудом доехали до дома, в котором жила Катина родня.
— Мика, мальчик, просыпайся, — она осторожно затормошила сына.
— Что, уже? — разлепил тот сонные глаза. — Ма, я не хочу! Поехали домой…
— Мика, нет. Я же работаю…
Катя вытащила сына из машины.
— Леша, я быстро…
Они с Микой побежали к подъезду.
— Я не могу оставлять тебя на целый день одного дома, — терпеливо объясняла она. — Каникулы же почти до середины января!
— Ма, я уже взрослый…
— Мика, нет.
Дверь открыла Катина мама — Алевтина Викторовна. Женщина, презиравшая диеты и воздержание…
— Мишенька! — ахнула она и притиснула внука к своей пухлой груди. — Ангел мой золотой! Как же я по тебе соскучилась…
Из-за спины Алевтины Викторовны показались ее сестры, Катины тетки. Они тоже завопили нечто восторженное, невразумительное и принялись по очереди тормошить Мику. Жили тетки в разных концах Москвы, но к Новому году непременно собирались у своей матери, главы рода Телегиных — бабы Лизы. Бабе Лизе, приходившейся Катиному сыну прабабкой, было восемьдесят семь, но, несмотря на годы, она отличалась ясным критичным умом и язвительным характером.
Баба Лиза была тут как тут — растолкав трех дочерей, она увидела стоящих в прихожей Мику и Катю.
— Прибыли, значит, — констатировала она, поправив на голове шерстяной платок, который не снимала с головы круглые сутки, поскольку постоянно мерзла. Лицо ее, темное и морщинистое, передернула гримаса раздражения. — Шуму-то, шуму…
— Привет, баб Лиз, — деловито заметил Мика, снимая с себя верхнюю одежду. — Как дела?
— Дела на букву… — заскрипела баба Лиза, но дочери не дали договорить, на какую именно букву были дела.
— Мама, не выражайтесь при ребенке! — спохватившись, завопили они.
Баба Лиза покосилась на них темными, блестящими глазками и с вызовом произнесла:
— Чего вы мне рот затыкаете, а?.. Матери родной…
— Мама, но вы иногда позволяете себе произносить такие слова… — залепетали тетя Нина с тетей Дашей — старшие сестры-двойняшки, одинаково круглые, с одинаково стриженными вьющимися волосами, крашенными в иссиня-черный цвет, отчего казалось, будто они нацепили на себя шапочки из каракуля.
— Нешто ребенок этих слов не знает… — буркнула баба Лиза и, протянув вперед руку, затопала в сторону кухни. — И вообще, допекли вы меня все! Я к Митечке уйду, он давно меня зовет… Совсем заездили старуху!
Митечка, или Дмитрий Родионович Быков, пятидесяти трех лет, был младшим ребенком бабы Лизы, и потому — самым любимым. Он приходился сводным братом Катиной матери и ее теткам, поскольку баба Лиза в молодые годы постоянством не отличалась. Замужем она была несколько раз.
— На Новый год к нам придешь? — испытующе глянув на дочь, спросила Алевтина Викторовна.
— Приду, — обещала Катя.
— Как-никак семейный праздник… — вздохнули тетя Нина и тетя Даша. — Митька со своей Ставридой тоже придет.
Ставридой они звали жену брата, Леониду Станиславовну.
— Баба Лиза и в самом деле к ним хочет переехать? — на всякий случай поинтересовалась Катя.
— Она-то хочет, да кто ее туда возьмет… — туманно заметила Алевтина Викторовна. — Ты же знаешь, ее обожаемый Митечка палец о палец ради матери не ударит. И его Ставриде тоже лишняя обуза не нужна.
— Ну да… — вздохнула Катя. — Ладно, я пойду.
Она на прощание поцеловала сына и убежала.
Алексей ждал ее в машине, нетерпеливо покусывая губы.
— Как ты долго!
— Да ты понимаешь — тетушки, бабушки… — раздраженно заметила Катя. — Такой курятник! Если бы не работа, ни за что бы Мику им не отдала…
Дальше они ехали молча.
Перед высотным новым домом Алексей затормозил.
— Зайдешь? — с надеждой спросила Катя.
— Нет времени… — он крепко прижал ее к себе. — Все, пока! Завтра позвоню…
— Леша… — она потерлась виском о его щеку. — Я буду скучать.
— Я тоже. Я всегда по тебе скучаю.
Она, словно в последний раз, вгляделась в его лицо. Алексей чем-то напоминал одного известного актера времен соцреализма — темно-русые густые волосы, широкий подбородок с ямочкой, лепные крупные губы, четкий контур бровей, большие глаза — серьезные и веселые одновременно. Карие, с золотистыми искорками…
— Я люблю тебя.
— И я тебя люблю…