Сказать по правде, мисс Шиммер сомневалась, что хозяин лавки придет в восторг, когда к нему нагрянет более чем странная компания. Но Пастор заверил ее, что местный Зинник видал виды – и не соврал. К гостям старик отнесся философски, с радушным стоицизмом Диогена, предоставившего свою бочку для заседания Конгресса. Временами, боясь обидеть Абрахама, Рут с трудом сдерживала улыбку: ее забавлял вид старика – вероятностной зебры, мишени, расчерченной на зоны поражения и безопасности. Увы, хотела она того или нет, но и Рут, и Пастор сейчас были вынуждены смотреть на мир взглядом шансфайтера.
Иначе кое-кто из собравшихся в лавке остался бы для них невидимкой.
Взгляд шансфайтера – пустяки. Куда сложнее оказалось сбежать из мэрии, и не потому, что город стал чертовски опасен для прогулок одинокой леди. Бенджамен Пирс, кто бы ни сидел в теле отчима, и Фредерик Киркпатрик, какие бы мотивы ни двигали мэром, нашли тему, которая объединила их – достойные джентльмены грудью встали поперек двери, требуя от Рут остаться в кабинете, рядом с ними, и защищать их до последней капли крови.
Пирс упирал на контракт и семейный долг. В его представлении это сливалось воедино, цепями сковывало Рут по рукам и ногам. Мэр орудовал подкупом и угрозами. Гонорар мисс Шиммер вырос в два с половиной раза, кроме этого, ей обещалась тюрьма за пальцы, потерянные Джефферсоном.
«Ваш охранник, – кричал мэр на Пирса, плохо понимая, что ссора сейчас не в его интересах, – покушался на преподобного Элайджу! Ваша падчерица встала на защиту священника, что зачтется в ее пользу, но она отстрелила руку уважаемому владельцу шахты! Искалечила мистера Джефферсона! На моих глазах! Если вы не убедите ее искупить свою вину, послужив охраной не только преподобному, но и мне, я буду вынужден…»
«Что? – насмехался Пирс. – Что вы сделаете?»
«Я велю посадить ее за решетку! Ее и вас!»
«Меня-то за что? И потом, у вас камеры забиты индейцами…»
«Одна свободна!»
«По закону вы не можете посадить мужчину и женщину в одну камеру!»
«Ничего, я найду для вас свободное местечко! По закону!»
«И кого вы пошлете нас арестовать? Шерифа? Да он скорее засунет вам в задницу яблочный пирог, чем высунет нос из конторы! Или может, вы сами возьмете нас под арест? Препроводите в тюрьму?! Валяйте, беритесь за оружие…»
Когда Рут выскользнула в коридор, перепалка еще длилась. Спустившись вниз, выйдя на улицу и хорошенько оглядевшись по сторонам, Рут внезапно подумала, что Пирс сейчас был вовсе не так смешон, как могло бы показаться. Мэр – да, но не Пирс. Требуя от Рут защиты, лже-отчим праздновал труса, тут нет сомнений, но делал он это так, как актер следует рисунку роли. Роль убедительна, зал рукоплещет, актер ломает комедию, произносит заученные слова, а в душе мечтает о тарелке мясного рагу с подливкой, ломте хлеба и стакане виски.
Чем занят твой разум, ложный Пирс? Что ты видишь, о чем мечтаешь?!
– Ваш чай, мэм!
Голос Абрахама возвращает мисс Шиммер к действительности. Чай, заваренный хозяином лавки, крепок и душист, что отмечает и Пастор. Бакалейщик Ли – он тоже приглашен на встречу – рассыпается в благодарностях, но к своей чашке даже не прикасается. Должно быть, у китайцев особые представления об искусстве заваривания чая. Китаец один, без жены. Миссис Ли осталась дома: ей стало хуже, сказал бакалейщик, я запретил супруге покидать постель.
«С Мэйли сидит ее отец, не извольте беспокоиться! Досточтимый Ван – известный мастер чжэнь-цзю, он поставит Мэйли на ноги…»
Надо бы спросить, мастером чего является досточтимый Ван, но Рут решает, что не хочет этого знать. Все ее внимание сейчас занимают две души, два изгнанника – Джошуа Редман и Бенджамен Пирс. Джош-душа выглядит скверно. Складывается впечатление, что его крепко помяли в драке, отбив и почки, и всяческое соображение. Есть ли драки, в которых можно помять душу? Должны быть, как без них! Но болезненный вид Джоша-души не идет ни в какое сравнение с тем, каким стал Пирс-душа. При одном взгляде на отчима Рут не просто мечтает оставить любые попытки смотреть на мир взглядом шансфайтера. Ее тянет зажмуриться, как в детстве, когда в ночной спальне мерещился кошмар, и спрятаться под одеяло.
Лицо Пастора бесстрастно, глаза – две льдинки. Пребывание на острове Блэквелла укрепило натуру проповедника. Похоже, душевнобольные люди и души в угнетенном состоянии имеют много общего.
– Ты устала? – спрашивает Пирс-душа. – Садись, вот стул!
Рут стоит.
Два человека, думает она, глядя на отчима. Два материка, разделенные морем. Тела, ставшие обителью для тахтонов, выглядят моложе своих лет. Возможно, они и живут дольше обычного.
Тела, но не души.
– Эллен скучает, – Пирс-душа разводит руками.
Он не настаивает, не требует, чтобы Рут села. В воображении мисс Шиммер он бы обязательно это сделал. Тот Пирс, что прячется в гостинице, больше соответствует представлениям Рут об отчиме, чем этот.
– Скучала, – исправляется Пирс-душа. – Раньше.
Грустная улыбка едва заметна:
– Славные деньки, а? Я тогда был настоящим человеком, а не этим огрызком. Эллен хотела, чтобы ты переехала к нам, осела на одном месте. Спрашивала, когда же ты наконец остепенишься.
– Кого спрашивала? Тебя? Меня?!
– Должно быть, небеса. Ты бы все равно не ответила.
Где-то стреляют. Кажется, на Ривер-роуд.
3
Рут Шиммер по прозвищу Шеф
Он слово в слово повторяет все то, что сказал во время их первой встречи в Гранд-Отеле. Тогда Рут была готова пустить ему пулю в лоб. Сейчас она отдала бы правую руку, лишь бы к Пирсу-душе вернулся лоб, настоящий лоб, в который можно пустить пулю.
Два материка, разделенные морем. Тахтонам не пересечь такую преграду. А людям – запросто.
– Я умираю, – голос Пирса тих и ясен. – Не знаю, доживу ли до утра. Я уже почти он, от меня мало что осталось. Я умираю, поэтому я в своем уме. Не хотелось бы, чтобы ты…
Он долго молчит, прежде чем продолжить:
– Хорошо, что мы повидались. Девочка, я знаю, ты меня недолюбливаешь. Видит бог, я ни разу в жизни не давал тебе повода к этому. Но сердцу не прикажешь. Ты не можешь простить мне, что я женился на твоей матери. Извини, это было выше моих сил. При всем уважении к моему другу, твоему покойному отцу…
Рут ищет в себе злобу и не находит.
– Я виноват, дитя мое. Виноват перед тобой, но во стократ больше я виноват перед самим собой. Знаешь, что я сказал бы себе, будь я тахтон?
– Знаю, – вместо мисс Шиммер отвечает Джош. – Я бы сказал себе: «Мистер Редман, сэр! Без твоего согласия я бы остался пустым местом. Ты сам отдавал себя в мое распоряжение. Кто позволял мне перекраивать тебя? Выступать от твоего имени? Разрывать связь между душой и телом? Ты наделял меня все бо́льшими правами, считая, что тебе так будет лучше. Почему же ты удивляешься, выяснив, что ты – не человек, а дом, участок, рудник? Что права на тебя отныне принадлежат мне? Я подал заявку, оплатил ее по прейскуранту. Ты теперь я. Хочешь жаловаться? Найди суд, который возьмется рассмотреть наш спор! И не удивляйся, мой драгоценный, мой пустоголовый мистер Редман, если судья вынесет решение не в твою пользу.»