Последнее время - читать онлайн книгу. Автор: Шамиль Идиатуллин cтр.№ 50

Кул нахмурился.

Хейдар выглянул за край утеса и сказал:

– Всё, готовься, сейчас прыгать будешь.

– А где вторая черта? – бесцветным голосом спросила Кошчы.

– Вот, – ответил Хейдар и коротко, но сильно провел лезвием под своим левым ухом.

Кошчы молча заплакала, не отрывая от него глаз. Хейдар со звоном обронил клинок, улыбнулся Кошчы белыми на фоне стремительно темнеющей бороды губами и, зажав рану кулаком, чуть наклонился, чтобы кровь лилась сразу на камень и ровнее.

Кул шагнул к Кошчы, сорвал с ее запястья ремень сумки и накинул его себе на шею, тут же перебросив сумку за спину.

Хейдар дернулся, чтобы помешать, потерял равновесие и упал, мучительно заклокотав горлом.

Кошчы отчаянно посмотрела на него, на Кула, за край площадки, снова на Кула.

– Мальчик, спать! – крикнула она, сама не зная почему.

Кул вздрогнул, вглядываясь горько и неверяще, и Кошчы сильно пнула его в голень, встретила кулаком нисходящую скулу, ухватила за ворот, нашаривая ремень сумки и сорвала бы, но поскользнулась на расплесканной по граниту крови и с криком полетела с утеса. На последнем взбрыке она угодила пяткой Кулу в лоб.

Удар на миг выпрямил Кула, позволив увидеть далекий нечеткий горизонт почти не прищуренного здесь неба, неровно блестящую площадку и распластанного на ней Хейдара, который бессильно косил глазом в сторону невидимого ему Юла, явно понимая, что так и не узна́ет, получилось ли у них.

Я тоже не узна́ю, с горьким удовлетворением и обидой подумал Кул, впустую хватая подошвами и пальцами отпрянувший противоположный край площадки.

И понесся к далекой беспощадной земле.

8

Они были мертвыми. Все, кого нашел Арвуй-кугыза, все, чье нечеловеческое тепло он успел ощутить, и все, кого ни он, ни кто-либо другой больше никогда не увидит, не почует и не сможет допроситься о помощи.

На тот свет можно попасть даже живому, и не только попасть, а сразу оказаться наверху скалы богов. Оказаться без помощи шиповника, факела, всех ногтей своей жизни и даже заново вырастающих и тут же стирающихся в кровавую крошку зубов.

Просто никто из живых, наверное, не пробовал отправиться на тот свет таким как есть, причем сразу на скалу богов. Или никто из живых не пытался погасить негасимый пожар на день раньше того, как это допускается самой природой негасимого пожара, и никто из живых не преуспел в этом, и никто из живых не прошел по страшно горячей и совсем страшно мягкой перине белоснежной золы, раскинувшейся несерьезно по лесным меркам, но слишком просторно по меркам двух человек, считавшихся крупными при жизни и распавшихся на незримые неощутимые дуновения после ненужной смерти, что застала их в час радости, в разгар волшбы и в миг, самый неподходящий для этого.

Впрочем, подходящий для смерти миг выпадает только старцам. И то, как выяснилось, не всем.

Арвуй-кугыза не знал и не хотел знать, понял бы он, что́ случилось на поляне, случись это луну назад, до его глупого возвращения с того света. Он не был уверен, что еще позавчера смог бы почувствовать и услышать своих детей, растворенных в небе над поляной. Теперь чувствовал – и умирал от боли, неспособности помочь и неправильности того, что он умирает, да никак не умрет, а его дети, его внучата, молодые и красивые, уже умерли и никогда не станут живыми.

Им было страшно, печально и обидно, они чувствовали себя очень виноватыми, и они из последних сил сопротивлялись небу, ветру и миру, пытавшимся утешить их, забрать их и навсегда растворить глупые огорчения, печали и виноватости в ослепительной бесконечности.

Арвуй-кугыза услышал это в рёве пожара и именно поэтому высадил едва накопленные силы в досрочное тушение огня, которому все равно суждено было погаснуть к следующему вечеру.

В молодости для такого ему, наверное, не хватило бы опыта, в старости – сил. Теперь всего было с переливом, кроме счастья и смысла.

Зато он смог задавить и выбросить, сам не зная куда, высокое ревущее поле бешеного пламени, сумел остудить пожарище и успел выйти на него, чтобы услышать детей, понять их и успокоить, успел заверить, что они не виноваты ни в чем, что их уход всех страшно огорчил, но никого ничуть не подвел, что их любят и всегда будут любить, и что…

Арвуй-кугыза запнулся, улыбнулся и сказал:

– Летите легко.

Он поводил глазами по небу, улыбаясь мерцанию в слезах, затянувших глаза, поморгал, вышел с выжженной на два локтя вглубь поляны, коротко объяснил суть произошедшего Юкию, смущенно попросил не пугаться того, что сейчас он отлучится на неизвестный никому срок, и опал на траву крепко спящим.

И оказался на скале богов.

Арвуй-кугыза больше не собирался туда. Все последние годы был готов, вчера собрался, но не пустили. Он даже не понял кто, как и почему. Просто вместо тропинки, ведущей через широкую равнину к березовой роще, посреди которой возвышалась Береза-Праматерь, подпирающая верхушкой край неба с собаками, змеем, скалой и богами, Арвуй-кугызу будто спихнули в обрыв, и он рухнул, обмирая сперва от восторга полета, – того восторга, что не решался испытать уже много лет, с первого же перелома плеча: кости старцев слишком хрупки для крыльев; потом от возмущения: как посмели выбросить в бездну пожилого человека; потом от обиды и ужаса: вот тебе и скала богов с заслуженным почетным местом, сейчас грянешь в брызги, радуйся, если боли почувствовать не успеешь, вот и вся награда за десятилетия служения и самоотречения.

Мысли были стыднейшими, поэтому после пробуждения Арвуй-кугыза отряхивался только от них, долго не понимая, что надо бы отряхиваться от выпавшей седины, сползшей губчатым налетом древней кожи, сочащейся сквозь поры и штаны ядовитой дряхлости мышц, кишок, внутренних пузырей и прочих признаков почтенной, да так и не пригодившейся старости.

Теперь Арвуй-кугыза тоже не сразу понял, что оказался на скале богов. Зато когда понял, то всё и сразу, в единый взгляд-вдох-миг, целиком охвативший бескрайний тот свет, бесконечную пустоту этой высоты, смрад бессмысленно гниющих у подножия скалы сторожевых псов, страшных, но безопасных, как может быть страшной и безопасной только смерть, умудрившаяся умереть в своем смертном крае, шорох гнойной слизи, что стекала по толстенному тулову обвившего скалу змея и в которую и превращался сам змей, уже потерявший на этом половину головы.

И про богов Арвуй-кугыза тоже всё понял сразу. Да и что тут особо понимать, если один шаг заводит тебя не в скальную щель, а в огромный, сверкающий всеми приятными и возвышенными цветами, мягкий, ароматный, сладостный, ласкающий и летящий божий мир, который позволяет легко дотянуться до любой, самой скрытой точки мира этого, мира того и мира нашего, поправив, добавив или убрав там что угодно, которого достоин только бог, да не всякий, а главный, и который выглядит без хозяина совершенно осиротевшим и пустым.

Главного бога не было. Кугу-Юмо умер, как умерли его братья, жёны, дети, друзья и недруги.