— Меня больше не интересуют Немировский и Фетисова. Уж
их-то отрывать можно!
— Не скажите. У них собственные увлечения, —
ответил Кравченко глухо. — Подождите до вечера. Перед сном люди соберутся
в кают-компании. Такое правило! Я должен обследовать всех. Хоть бегло, но
обязательно... А утром Мазохин, наш начальник станции, даст вам работу. Сегодня
отдыхайте, набирайтесь сил.
Уже утром на работу, подумал Кирилл со смешанным чувством.
Здесь не до отдыха. Впрочем, Кравченко — врач, ему виднее. Хороший вроде бы
человек. Только глаза отводит... Кстати, что-то фамилия знакомая. Не тот ли,
которого Дмитрий костерил два года назад? С лифтом запоздали, санобработку
задумали не вовремя...
— Немировский и Фетисова тоже придут? — спросил
Кирилл с подозрением.
Кравченко помолчал, глаза его шарили по стенам с оружием.
Когда молчать стало уже нельзя, он ответил глухим голосом, все так же изучая
стену:
— Будем на это надеяться. В старину сказали бы, будем
за это молиться.
Кирилл насторожился, слабость на миг отступила:
— Что-то стряслось?
Кравченко был хорошим хирургом, но, по-видимому, не годился
ни в шпионы, ни в дипломаты, ни в Климаксовы. Он краснел, мялся, наконец
ответил несчастным голосом:
— Они ушли как обычно, с восходом солнца. Кормимся на их
счет, другие станцию не покидают. Да, приказ Мазохина. Немировский вернулся
часа через три. Узнав, что Фетисовой еще нет, побелел, ринулся обратно...
Миновало уже двенадцать часов. Мазохин готовится объявить всеобщую тревогу.
Ничего не даст, конечно. Кто исчезнет, уже не возвращается... Если же пропали
испытатели, нам ли их найти? Конечно, искать выйдем. Иначе как будем смотреть
друг другу в глаза?
Кирилл не соображал, пока не уперся в широкую металлическую
дверь, похожую на шлюз в подводной лодке.
— Надо набрать код, — послышался за спиной нервный
голос Кравченко.
— Какой? — потребовал Кирилл чужим голосом.
— Вам выходить еще нельзя, — возразил
Кравченко. — Акклиматизация длится больше недели...
— Код! — прохрипел Кирилл.
Кравченко раскрыл, было рот, напоролся на взгляд Кирилла,
стушевался, уменьшился. Его нервные пальцы хирурга запрыгали по кнопкам.
Зашипело, пахнуло озоном. Половинки дверей разомкнулись, в коридор ворвалась
струя перегретого воздуха, полного взвешенных пылинок, мелких спор, частиц пыльцы.
Кирилл протиснулся раньше, чем дверь распахнулась во всю
ширь. Кравченко кричал вслед. Кирилл смутно помнил, что он падает, поднимается,
снова шагает, пробует прыгать, приноравливаясь к забытому ощущению
бестелесности. На станции не знают, куда ушли испытатели, иначе уже прочесали
бы окрестности, и Кирилл не знал, но если правильно считал Сашу: не остановится
девушка на полпути. Сам же подбросил дров в огонь, заявив, что считает муравьев
если не разумными, то уже не дураками. Явно же в свободное от охоты время
бегают к лазиусам, пробуют установить контакты, следят за разумной
деятельностью. Дмитрий из любопытства и за компанию, а Сашей движет неистовый
комплекс. Зачем-то стремится доказать, что не хуже мужчины в чисто мужских
видах деятельности, в том числе даже в — бр-р-р-р! — драках, стрельбе...
Зеленые листья иногда вспыхивали оранжевым. Солнце сообщало:
оно еще светит остывающим багровым жаром, но вот-вот опустится в подземный мир,
а сюда победно упадет холод, наступит ночь. Кто-то оцепенеет, кто-то умрет.
Два года назад он шел этой же дорогой. Не дорогой, местами.
Два года для этого мира равны геологической эпохе. Дождик или ветерок меняют
местность неузнаваемо для бегающего или ползающего насекомого. А зима? Великое
Оледенение, ледниковый период, перепахивающий горы и реки!
Комбинезон комбинезоном, но Кирилл чувствовал малейшее
колебание температуры. В солнечном луче невольно ускорял шаг, в тени с трудом
перебирал ногами. На солнце даже мысли двигались быстрее, сердце бодро гнало
кровь. Сила играла, а в тени сразу вспоминал, что уже не мальчик, что час назад
сполз с операционного стола и в теле смертельная усталость, и хорошо бы, чтоб
как-то обошлось без него...
Видел четко шагов на двадцать, дальше расплывалось месиво
красок, как на мыльном пузыре. Не понять, то ли высохший ствол молочая, то ли
луч света с крупногабаритной пылью. Правда, муравьи видят еще хуже, но у них
зато панцирь, жвалы, когти!
Нос воспринимал запахи шершаво-круглые, квадратные,
причудливо загнутые. Глаза еще в страхе всматриваются в колеблющиеся миражи, а
нос кричит, что прямо по курсу затаился огромный богомол, у которого зрение дай
Бог каждому. Слева за листиком спит огромная улитка, а справа и слева в
расщелине сухого листа затаилась целая шайка бродячих пауков.
Он шел все быстрее. Анестезин испарился, чувства
воспринимали ярко, четко. Кирилл не настолько видел, сколько слышал, ощущал...
Потом для этого чувства придумают красивый звучный термин, а сейчас вжиться бы,
вчувствоваться... Уже не чужак, еще не родной, но стремящийся войти в родню.
Через дорогу перебегали крупные и мелкие звери, крупных было
больше. Среди них — многоногие, шипастые, панцирные, ядовитые... Какие-то
сяжечники провожали его взглядами, сидя на листьях или прячась между листьями.
Два раза на него бросалось нечто, оба раза сбивало с ног, но отпугивающий
комбинезон нес службу исправно, сам Кирилл не отбился бы и от микроба.
Ощущение, а не слух или зрение заставило рухнуть под защиту
мясистого листа, одновременно срывая с плеча гарпунное ружье. Меж гигантских
листьев слабо мерцало, блеск опускался, и сердце Кирилла сжалось, предупреждая,
что существо очень и очень опасно.
Вынырнув из-под листа, на камень упала человеческая фигура в
красном комбинезоне. За плечами нелепо застыли крупные прозрачные крылья,
разукрашенные черными и красными пятнами. Человек был увешан баграми,
баллонами, из-за плеч высовывались широкие стволы, похожие на ракетные
гранатометы.
— На редкость хорошая реакция, — донесся мощный
голос. — Даешь, Забелин! Даже я не успел бы... Может, пойдешь к нам?
Кирилл поднялся из укрытия:
— Дмитрий! Немировский, это я.
Дмитрий взвизгнул, прыгнул к Кириллу. Крылья над ним
задергались, как у демона на детском утреннике. Он схватил Кирилла за плечи:
— Боже, ты? Мы добивались, просили, умоляли, а нам ни
бэ, ни мэ, ни кукареку. Кирилл, ты прибыл в несчастное время.
— Я слышал, — ответил Кирилл. — Как она
исчезла? Где?
Голос Дмитрия стал тяжелым, как Баальбекские плиты:
— Утром вышли на охоту, высоколобые тоже едят, как и
меднолобые... Заодно решили пообщаться с лазиусами... Удивительно, скажу тебе,
когда начинаешь их понимать! Разделились, как всегда делали. Когда я вернулся,
Сашки еще не было. Она хоть и женщина, но точная, как Бисмарк. Женственность
удается из себя вытравить, а интеллигентность нет... Я бросился искать.
Прибегал даже на станцию — вдруг вернулась?