Существовала большая доля вероятности, что так оно все и получится: Эльвира будет изображать вынужденную тяжкую необходимость терпеть малолетку-выскочку, наглую девчонку, но работать станет на совесть, если бы с самого начала Глафира не чувствовала, что чего-то ей не хватает в игре Туркаевой.
Вот что-то не то, не то! Не резонирует та, не монтируется в постановку, как хотелось бы, не встраивается плотно, гармонично в сложившуюся в воображении Глаши концепцию, в ее режиссерское видение, чем-то пусть и незначительно, но диссонирует.
И, не сумев внутренне принять компромисс в работе, Глафира решила попробовать с другой актрисой и начала параллельно репетировать с Натальей Гордеевой, как бы вторым составом на роль главной героини.
Ну вот такого «хамства» Элеонора Аркадьевна уже точно выдержать не могла. Как говорится, «не хамите и нехамимы будете».
И понесла-а-ась. Начались откровенный саботаж, истерики на сцене, игнорирование режиссерских требований, уход во время репетиций – одним словом, на, получи, деревня, трактор на резиновом ходу! При этом Туркаева прекрасно понимала и отдавала себе отчет, что до премьеры оставалось несколько недель и что смена ведущей актрисы в уже сыгранной команде это всегда стресс и всегда риск. И самое главное – что зритель шел на ее имя. Местный зритель обожал свою приму.
Она искренне была уверена, что ее откровенный саботаж ставит Глафиру в патовое положение, из которого есть один-единственный, как ей виделось, выход, самый крайний – худрук передает выпускать другому режиссеру или выпускает сам, уже полностью выстроенный и законченный Пересветовой спектакль, поскольку отменить премьеру невозможно.
Есть ведь еще и чисто финансовый момент, вирус там, не вирус, конец света или еще какая напасть. Скорее, в сложившихся обстоятельствах финансовый момент, пожалуй, доминирует над всеми остальными факторами.
Хотя бы по той причине, что деньги инвесторов, вложившихся в постановку, благополучно потрачены: декорации нарисованы-выстроены, костюмы сделаны, зарплаты выплачены и… и все дружно загремели на карантин. Спасибо им огромное уже за то, что они не отозвали вложенные средства, когда стало понятно, что театр закрывается на неопределенный срок, и дали возможность закончить постановку.
И если входили мы все в этот самый, будь он неладен, карантин в одном мире, то вышли из самоизоляции со-о-о-всем в другой мир, в существенно изменившуюся действительность.
И самым очевидным и неприятным моментом этой новой действительности являлось то, что у большинства людей с финансами случилась тяжелая засада. Глубокая, продолжительная, с неясной перспективой или полным ее отсутствием.
И как ни поразительно и чудно, хотя скорее все же закономерно, с окончанием карантина культура стала очень востребованной, но все же…
Для того чтобы кто-то выделил определенную сумму из значительно оскудевшего бюджета на билеты в театр, надо было сильно постараться.
Очень-очень серьезно постараться.
И помимо грамотной рекламы премьерной постановки, на которую было поставлено очень много, хотя бы потому, что этим спектаклем открывался новый сезон, далеко не последнюю роль играло имя любимицы местного зрителя, заявленной в роли главной героини. А тут такой облом – в главной роли актриса «второго эшелона». Не то чтобы неизвестная совсем, но ее имя, разумеется, не столь громкое, как у примы.
Но. В своих расчетах и горячем противостоянии госпожа Туркаева не учла несколько моментов. Первым и самым важным из которых являлось своеобразие личности Глафиры. Неординарная, с весьма оригинальным мышлением, видением, восприятием и отношением к жизни, она совершенно игнорировала авторитеты, принятые устои, законы, правила как социума в целом, так и его отдельно взятых профессиональных конгломератов.
Ее не волновали такие вещи, как слава, известность и соответствие каким-то там течениям, модным не модным, необходимость подстраиваться под чьё бы то ни было мнение, удовлетворять чужие амбиции, не мучали размышления о том, что надо хайпиться, выделяться.
Вернее, совсем не заботили.
Она воспринимала жизнь не как большинство людей, чутко прислушиваясь к своему внутреннему миру, состоянию души. А уж с кем и как воплощать эту картину в жизнь, она определяла, руководствуясь лишь тем критерием, насколько артисты гармонично воссоздают мир ее образного мышления, и напрочь игнорировала звания, регалии, достижения и даже образование человека, воплощающего эту ее идею. В одном спектакле главную роль у нее играл человек, вообще не имевший к театру никакого отношения.
И так играл, что зашибись! Мало кто из профессиональных артистов так сыграет. Премию получил, между прочим.
Вот такая у нее была жизненная концепция.
На самом-то деле это всего лишь второй спектакль, который она ставит, ну третий, если считать дипломную работу. Но концепция есть. Как и жизненная позиция.
Глафира расплылась в улыбке, размышляя про бесполезный скандал, устроенный примой.
Если откровенно, она считала, что постановка только выиграет без Туркаевой. Гордеева, правда, тоже не идеал, который хотелось бы, но и ничем не уступает Элеоноре Аркадьевне, даже в чем-то выигрывает, молодостью, например, дающей ей больше легкости в восприятии и передаче современного материала. Они же не Чехова ставят. И не Островского. А молодого, невероятно талантливого автора.
Есть еще один момент, который не учла Туркаева. Они и в самом деле вышли из своих квартир в сильно изменившийся мир, и взбрыкивать точеной актерской ножкой, требуя к себе особого отношения, лишь потому, что ты краев не видишь из-за своей «исключительности», уже не так безопасно, даже если ты жена художественного руководителя.
Сытая жизнь закончилась, теперь выживаем как можем в сильно усложненных условиях. А еще стоит учесть, что у артистов, как известно, вся жизнь «сегодня банкет, завтра голодовка», поскольку профессия диктует, что «как потопаешь, так и полопаешь», и на той, будь она неладна совсем, самоизоляции все они поиздержались до последних грошей, припрятанных на черный день. Кроме того, предстоящая премьера уже достаточно разрекламирована на федеральном уровне, и поэтому никто из актеров не торопился поддерживать демарш примы против режиссера Пересветовой. А ровно наоборот, они держались за свои роли всеми возможными способами. Мало того, мадам Туркаева реально рисковала нарваться и на, мягко скажем, недоброжелательное отношение труппы, если не на откровенный остракизм.
Ладно, вздохнула Глафира. Пойти, что ли, кофе выпить, пока есть еще время.
Запел звонок смартфона на столе. Посмотрела на экран – Грановский.
– Слушаю, Тихон Анатольевич, – отозвалась Глаша, уловив в трубке на заднем плане возмущенный голос Туркаевой.
– Зайдите ко мне, Глафира Артемовна, – неопределяемым тоном пригласил худрук.
– Иду, – ответила Глафира, легко поднимаясь с кресла и привычно прихватив свою непомерно распухшую тетрадь с режиссерскими записями – предмет колких шуток, едких замечаний и даже анекдотов. В «талмуде», как называли между собой ее тетрадку актеры, торчали разнокалиберные закладки веселенькой, яркой расцветки, а непомерная раздутость возникла от вложенных в нее записок, распечаток текстов, вклеенных образцов тканей костюмов, рисунков тех же самых костюмов и декораций, бесконечных заметок о многих вещах, которые требовало зафиксировать ее режиссерское видение.