Он тихонько провернул ключ в замке и отворил дверь осторожно, как только мог, вдруг удастся не разбудить маму. Шагнул в прихожую, не зажигая света, и сразу наткнулся на теплый бок жены. Так же молча она вытолкнула его обратно на лестницу и заставила спуститься на несколько ступеней.
– Что случилось? – прошептал он. – Ты нашла работу?
Лиза покачала головой и зябко повела плечами. Она была в одном халатике, Анатолий быстро снял куртку и укутал ее.
– Так что случилось?
– Толя, я беременна.
Выдохнув от счастья, Анатолий притянул жену к себе. Они вроде как не хотели спешить со вторым ребенком, но, и чтобы его не было, особо не старались, и в последнее время Лиза встревожилась, что никак не залетает, и даже собиралась сходить по этому поводу к врачу. И он уже приготовился к тому, что не судьба, будет у них одна Оля, а тут такой подарок судьбы!
– Это прямо точно?
– Точнее не бывает, – буркнула жена, – и срок такой, что совсем чуть-чуть и будет поздно.
– В смысле?
– Аборт делать поздно будет. Надо срочно решать.
– Так, а какие сомнения?
– Такие, что тут или ребенок, или уехать. Не могу же я устроиться на новую работу и сразу в декрет? Люди не поймут.
– Мало ли как бывает…
– Приличные люди так не подставляют коллектив.
– Я могу один работать, а ты просто в декрет пойдешь со старого места.
– Слушай, с младенцем можно переться в глухомань, только когда тебе двадцать лет и нет мозгов, но сейчас я взрослый и ответственный человек. А мало ли что случится?
Анатолий со вздохом кивнул.
– Если мы ребенка оставляем, то придется терпеть.
Анатолий обнял Лизу покрепче и прошептал:
– Не придется.
Они прокрались обратно в дом, как преступники, и от волнения Анатолий не стал есть, сразу лег в постель и положил руку на совершенно пока еще плоский живот жены. С Олей он не знал, как это происходит, пропустил момент, когда животик становится заметен, и первое шевеление, и токсикозы все тоже пропустил, Лиза делила все эти радости с подружками по общежитию. Но в этот раз он будет рядом.
Надо взять справку в консультации и отнести в местком, чтобы им с учетом прибавления дали квартиру побольше и поскорее. И, конечно, на суде он скажет все, как его просят, и повторит десять раз, и поклянется, и ничего нигде не дрогнет у него, потому что ради семьи.
В конце концов, с какой радости он должен уезжать? Он – коренной ленинградец, бабушка пережила блокаду, отец, как вернулся с фронта, не в институт поступил, хотя имел все возможности, а пошел простым строителем восстанавливать разрушенный Ленинград, работал в три смены, лишь бы только поскорее вернуть Северной столице ее уникальный облик. И мама тоже честно трудилась на Кировском заводе, так с какой стати его теперь выпихивают из родного города? Разве он и его дети не достойны здесь жить, ходить по этим улицам и смотреть на эти прекрасные дворцы, которые его отец восстанавливал из руин? Да и он сам, пусть не профессор и не видный деятель культуры, но тоже приносит пользу Ленинграду, возит горожан на работу и обратно и делает это очень хорошо. А Лиза, змея подколодная, лимита, втершаяся в семью коренных ленинградцев, учит детей иностранному языку и тоже очень неплохо у нее получается. Почему же они не имеют права жить достойно? Почему не могут получить квартиру, которая им полагается давным-давно? Ответ прост, и дал его симпатичный собачник: именно потому, что всем управляют бюрократы, и Макаров, яркий их представитель. В конце концов, существует очень большая вероятность, что именно кто-то из его протеже получил полагающуюся Анатолию квартиру, и можно быть уверенным, что, когда Макаров звонил из своего просторного кабинета, положа ногу на ногу и крутясь в удобном начальническом кресле: «Иван Иванович, тут нужно срочно сообразить жилье одному моему человечку», он не думал, что этим коротеньким разговором лишает Анатолия нескольких лет счастливой жизни. Даже в лоб ему такое не влетало!
Нет уж! Виноват он там или нет, а Макаров свое получил от жизни: вкусно ел, сладко спал, наслаждался просторным жилищем, катался на служебной машине… Сам пожил, дай теперь пожить другим.
Сентябрь
Сегодня я почти не замечаю дорожных неприятностей. Ни давка в автобусе, ни толчея на входе в метро не отвлекают меня от прекрасных воспоминаний о бессильной ярости Алины Петровны. Как мучительно было ей, наверное, сознавать, что она может сделать со мной многое, но не все…
Нет, сегодня я определенно молодец! С удивлением ловлю себя на том, что улыбаюсь, хотя, кажется, давно забыла, как это делается. И вкус победы, пусть и такой крошечной, мне не приходилось пробовать уже много-много лет…
А еще у меня есть четвертной, нагло вырванный из их семейного бюджета. Пытаюсь подсчитать, сколько пар колготок не купит на них уважаемая Алина Петровна, но математика не мой конек, и успокаиваюсь на том, что немногим меньше десяти. Семь или восемь… Ах, не быть какое-то время Алине Петровне шикарной советской женщиной, не носить под брюками целые колготки, пустячок, а приятно.
Смеюсь, и встречный прохожий оглядывается на меня с интересом. Я подмигиваю и иду дальше. Так, а мне что делать с этими деньжищами? Потратить на салон красоты, то есть выбросить на ветер, потому что красоту мне уже ни за какие деньги не вернуть, или порвать на мелкие кусочки и швырнуть в морду Алине Петровне? Получится эффектно, но слегка дешево. Пусть пока полежат.
Захожу в булочную за чем-то вкусненьким к чаю, вдыхаю упоительный аромат свежего хлеба, у служебного входа хмурые мужики как раз выгружают вечерний завоз, подхожу к кондитерскому прилавку, смотрю на пирожные, сегодня трубочки и дефицитные буше, и вдруг понимаю, что не хочется.
Встаю в очередь, но нет, не хочется. Выхожу на улицу, хоть и знаю, что вечером остро пожалею об этом своем решении.
Радость победы испаряется быстро, а, кроме нее, я ничего не приобрела, жизнь осталась дерьмом, как была вчера и будет завтра.
На подходе к дому меня вдруг окликает плотный мужчина. Внимательно смотрю на него, но не узнаю, наверное, фонарь дает слишком мало света.
– Вы меня не знаете, – улыбается он, подходя, и довольно бесцеремонно подхватывает меня под локоток, – не трудитесь вспоминать.
Вырываю руку. Слава богу, я работаю в судебно-химическом отделении бюро судебно-медицинской экспертизы, вскрытий не делаю, но знаю, в какой фарш могут превратить женщину такие вот обходительные мужички.
– Не бойтесь меня, Инна Александровна, – улыбается он.
Пожимаю плечами, а он предлагает выйти на проспект и поговорить там, если мне комфортнее на виду у людей.
– А зачем мне вообще с вами разговаривать? – хамлю я и тут раскаиваюсь. Дядечка очень приличный, лицо располагающее, манеры приятные, и вообще не сделал мне пока ничего плохого. С чего я вдруг окрысилась?