— Ты, вообще, почему лежишь?!
Ты-то, конечно, счастлива была бы видеть меня на коленях.
— Госпожа не успела приказать уйти, — отвечаю. — Без разрешения не могу. Что ей передать?
— Утомил? — такой взгляд… Молчу, думай что хочешь.
Олинка облизывает губы, смотрит на Тали, видно, как хочет разбудить. Потом вдруг передумывает, лицо становится надменно-самоуверенным, тон речи резко меняется.
— Мы сейчас подплывём, сними поле, чтобы я могла войти! — приказывает.
— Не могу, — отвечаю.
— С хозяйкой твоей я договорюсь.
— Вы же знаете, что всё равно не могу.
— У тебя доступа нет? — спрашивает уже без лишней спеси.
— Конечно, — соглашаюсь. Можно подумать, она всем рабам доступы даёт. Интересно, только дошло, или проверить захотела?
Ловлю себя на желании провести по волосам Тали, еле успеваю остановить собственную руку. Нельзя мне первому разговор оканчивать, хочу ещё раз спросить, что передать, но Олинка вдруг снова меняется в лице, рассматривает меня с каким-то прямо нездоровым вожделением. Ненавижу, когда власть имущие так смотрят, ничего хорошего не жди. Хочется спрятаться, забиться в любую щель, только бы не достали. Потому что если достанут — готовься к нескольким часам ада.
К демону, не думать об этом. Приятная тяжесть Талиной головы на плече странным образом придаёт сил и уверенности. Не могу тебя от них защитить, но если бы мог, тебе никогда не пришлось бы ни с кем из них соприкасаться. Знать бы, что для этого нужно.
— Антер… — говорит Олинка вкрадчиво, эта её отвратительная привычка облизывать губы… и не только… Не передёрнуться бы. — А чего бы тебе хотелось?
— Спасибо, у меня всё есть, госпожа, — отвечаю.
— Я знаю, чего хотят бывшие вольные, — изрекает. — Вам всем нужна свобода! И, между прочим, я могла бы тебе её дать! Если ты сделаешь так, чтобы Ямалите надоело быть с тобой… — смотрит многозначительно.
— Бывшим вольным вольные не подписывают.
— Это Лита тебе сказала? — отвечает презрительно. — Не представляю, кто может мне помешать подписать вольную рабу, если я решу это сделать! Она просто не хочет тебя отпускать! А уж у меня-то возможности есть.
— Госпоже это не понравится.
— Ах ты… совсем уже обнаглевший раб! Ты как на меня смотришь! — глаза сердито сужаются. Нормально смотрю, правда, всем господам почему-то кажется, что нагло и не почтительно. Но уж на тебя по-другому смотреть совсем не получается.
Олинка одновременно возмущается и ещё больше распаляется.
— Не вздумай ей говорить! Я всё равно скажу, что тебя хотела проверить, насколько ты ей верен. Но до тебя потом найду способ добраться!
— Не сомневаюсь, — отвечаю.
— Совсем обнаглел, раб! — брызжет слюной Олинка, руки тянутся к кнуту. Чёрт меня тянет за язык, говорю быстрее, чем успеваю остановиться:
— Сетевик не разбейте.
— Ах ты! — Олинка всё-таки лупит в мою сторону кнутом, сам не замечаю, как закусываю губу, заставляю себя помнить, что не может сюда достать, не отшатнуться, не дёрнуться. Смотрю на неё прямо. — Ну, ты ещё пожалеешь! Как только я до тебя доберусь… — пытается подобрать слова, помогает себе сжатием пальцев, но, кажется, меня слегка несёт.
— Вольную выпишете? — усмехаюсь. Давно я так с господами не разговаривал, столько отучали! Но тебе никогда не быть моей хозяйкой, тварь.
Слова как-то неожиданно на неё действуют, она сбивается, опускает кнут, снова обводит языком губы и почему-то начинает чаще дышать.
— Ты… ты… — никак не может сформулировать. — Я Лите пожалуюсь!
Сразу как маленькая, обидели ребёнка.
— Думаете, она на меня рассердится больше, чем на вас?
— Накажет уж точно тебя.
— В любом случае накажет, — отвечаю. Олинка ещё какое-то время рассматривает меня исподлобья.
— Чего ты хочешь? — спрашивает. — Я могу сделать всё! И я всегда получаю то, чего хочу. А сейчас я хочу получить тебя!
— Очень лестно, — хмыкаю. — Но мне запрещено хотеть кого-либо, кроме госпожи Ямалиты.
Олинка подозрительно глядит, пытаясь понять, не обидны ли для неё эти слова. Потом сердито сообщает:
— Рано или поздно ты попадёшь ко мне, и лучше бы тебе поспособствовать этому. Желание тебе зачтётся. Как и нежелание.
На языке крутится столько не рабских ответов, откуда только взялись. Однако напоминаю себе, что начал всё исключительно для того, чтобы выторговать Тали хоть немного отдыха от этой нестабильной.
— В таком случае, возможно, вы позволите дать вам совет? — говорю.
— Ну? — торопит, лицо недовольное, но в глазах жадный блеск.
— Мне кажется, хозяйке доставляет удовольствие, что все обращают внимание на её раба. Льстит, что всем хочется меня заполучить, вот она и жадничает. Если бы всем было безразлично, ей скорее надоело бы.
— Думаешь? — тянет Олинка. Киваю. — Ну ладно, — говорит. — Передай, чтобы перезвонила, как проснётся. Ждём вас.
— Передам, — отвечаю. Вижу, как руки тянутся к пульту на поясе, но изображение гаснет раньше, чем она его берёт. Выдыхаю. Чёрт, как хочется отмыться!
Наконец-то провожу рукой по волосам Тали. Она чуть поворачивается, нащупывая более комфортное положение. Похоже, всё ещё спит. Надеюсь, ты не слышала. Не хотелось бы.
Солнечный блик, от чего-то отразившийся, пристроился на щеке, провожу по ней ладонью, размышляю, перенести ли Тали на кровать, или устроить поудобнее здесь. Ещё тепло. Не хочу вставать. Надеюсь, не сделал хуже, с этой Олинкой не поймёшь.
Тамалия
Просыпаюсь, хорошо-то как! Всё-таки отключилась, едва действие стимулятора закончилось. Пару часиков поспала, а сразу легче. Потягиваюсь. Антер по-прежнему увлечён чем-то в сетевике. Приснилось мне, что ли, как он рядом лежал?
Закатные лучи золотят мелкие волны, солнце со спутником уже разошлись в разные стороны, и мир снова приобрёл привычные цвета. Океан отдаёт накопленное за день тепло, на небе лёгкие облака.
Во все стороны открываются безграничные просторы, заставляя ощущать себя совершенно мелкими и беззащитными перед несокрушимой мощью стихии. Что там Антер рассказывал о бурях? Штормовых предупреждений вроде не было.
Смотрю через очки. Похоже, мы всё ещё огибаем скрытый купол: на достаточно большом расстоянии едва уловимо мерцает невидимое глазу поле. Ну и огромные там территории…
Нас догоняет красивое четырёхпалубное судно, под стать дому Корнеля — богатое, изысканное, с бассейном и солярием, и, наверное, множеством жизненно необходимых аристократам вещей. По-моему, наша скорость подозрительно велика.
— Антер, — говорю, — ты что, от них убегаешь?