С удовольствием сняла бы твоё сексуальное напряжение, помогла подняться в собственных глазах, но… Знать бы, что ты не зациклен на мне, на своей нездоровой благодарности, нет, когда придёшь в себя, если буду ещё нужна тебе, если это будет настоящее желание, а не агония пытающейся собрать себя воедино, растоптанной, почти уничтоженной личности…
И потом… если наши отношения перейдут эту грань, я же не смогу, не смогу выводить тебя как раба! Не смогу надевать поводок, не смогу молчать, я же просто всё нафиг провалю!
Надеюсь, ты меня поймёшь. Прости.
Мягко высвобождаюсь. Почти сразу раскрывает руки, опускает голову, отворачивается. Собираю разбросанные документы, сворачиваю виртуальные окна, несу к сейфу. Вздрагивает, смотрит затравленным взглядом, не будешь же ты снова про чёртов пульт вспоминать? Я только бумаги и сетевик убираю…
Антер
Получил, раб? Молодец. Долго ещё будешь в сказки верить? Думаешь, она может к тебе что-то испытывать? У тебя с губ сорвалось признание, которым она воспользовалась, теперь знает, что ты к ней чувствуешь, и будет продолжать пользоваться, и поделом. Ты разве забыл уже, что при хозяевах молчать надо? Что они всегда рады подслушать то, что ты думаешь на самом деле, что чувствуешь, а потом — бросать тебе это в лицо, обращать против тебя, ведь это же такое хорошее орудие…
Кажется, до меня начинает доходить, что я только что натворил. Ни один из хозяев ни одному из рабов никогда не простил бы даже десятой доли и меньших прегрешений. Тебя поставили на место, показали, чего ты стоишь, даже опустились до поцелуя твоих поганых губ, чтобы погасить вспышку. Тебя продадут. Никто не собирается и не собирался выпускать тебя на волю. Над тобой просто утончённо издеваются, ты давно уже это понял, только верить не хотел. Вспоминай свои рабские привычки, на новом месте без них не обойтись.
Тали направляется к сейфу, внезапный приступ почти забытого страха накатывает волной. Нет, она столько времени не пользовалась пультом, вряд ли вдруг начнёт… Хотя после сегодняшнего… Вот и предел терпения?
Никакого нового места не будет. Но для этого я должен оставаться в сознании.
Кладет документы, сетевик, закрывает сейф, оставляя руку на двери, прислоняется к нему лбом. Такая гибкая, мягкая… Желанная. В этом чёртовом пеньюаре.
Вздыхаю, тихо подхожу. Не в первой. Опускаюсь на колени, близко, но не прислоняясь. Нельзя без разрешения. Помню. Резко оборачивается — почувствовала. Смотрит пронзительно.
— Прости, моя… («Какая, к чёрту, моя! Не твоя она!») милосердная госпожа, ничтожный раб зарвался, потерял последний разум, возжелал непозволительного. Наказывай дурака, он слишком возжаждал свободы, которой ты дразнилась.
Кажется, мне уже безразлично. Наказывай, продавай. Делай что хочешь. Всё равно в этой жизни ждать больше нечего. Я им просто не дамся.
Тамалия
Стою. Искусываю губы. Слёзы дрожат в глазах. Горе моё, ну зачем же ты так… Радость моя зарвавшаяся, возжелавшая идиотку, которая не может выхода найти, правду сказать…
— Встань, Антер. Пожалуйста. Не выворачивай душу.
— Где уж мне, госпожа, — смиренно. Но покорно поднимается, хоть что-то осталось от моих попыток привести его в себя. Не стоит на коленях до одурения.
— Идём, — говорю, беру за руку. Тёплая, мягкая, родная… Вздрагивает. Чёрт, чёрт!
Усаживаю в кресло — в то, где сидел в самый первый день, боясь паршивого пульта, боясь побоев, приказов, боли… И вот снова мы там же. В тех же креслах, откинуты почти к началу.
Стараюсь не разреветься. Свожу вместе пальцы.
— Послушай, — говорю. — Всё сложно, и когда ты узнаешь как… ты меня, наверное, совсем возненавидишь. Но клянусь тебе, клянусь, я сделаю всё, что смогу, всё от меня зависящее, чтобы вернуть тебе свободу. Ты мне веришь?
— Как я могу не верить вам, госпожа.
— Антер!
— Так подпиши сейчас! Подпиши эту чёртову вольную! Дай мне свободу, о которой столько раз говорила, которую столько раз обещала!!
— Я бы с радостью, Антер, но… — даже если не принимать во внимание моё ненастоящее имя, даже если представить, что это нигде и никогда не всплывёт… милый, милый мой… — Понимаешь, ты сейчас находишься под моим… ну, скажем, покровительством, на нашей стороне законы…
— К чёрту такое покровительство!
— Согласна, — киваю. — Дерьмовое покровительство.
— Простите, госпожа, неразумного…
— Да чего уж, — фыркаю. — Правда же. Но даже если бы мы каким-то чудом нашли возможность подписать вольную здесь, на Тарине… Утратив рабский статус, освободившись от меня, ты сразу же окажешься под прицелом.
— Я могу остаться с тобой!
— Какая же это свобода? — вздыхаю. Пытаюсь пояснить: — Даже если мы слетаем в какое-нибудь представительство… Даже если нам чудом удастся взлететь с Тарина… Все, начиная от Амиры и заканчивая Корнелем с Келлой, займутся тобой. И я не могу просто отпустить тебя, отправить неизвестно куда без ничего, одного, без защиты! Они же доберутся до тебя моментально! Они не простят нам, понимаешь? Это посягательство на их устои, это невиданно, но самое главное — это для них опасно! Раб, побывавший за стенами, не должен вынести отсюда никакой информации! Я знаю, о чём говорю, к сожалению… — шепчу.
Ты же видишь эту дерьмовую глыбу под названием «высшее общество Тарина», родной, в которой я копаюсь вот уже два месяца… Промолчу о том, что отпустив тебя, мне придётся сюда вернуться и как-то выкручиваться. Иногда кажется, что я уже дошла до предела — рискнула бы и на такое пойти.
Смотрю на него нежно, повторяю:
— Тебя надо увезти с планеты.
— Так поехали! — разводит руки. — Хоть сейчас, давай уберёмся с этой чёртовой планеты! Что тебя тут держит?
Держит, мой хороший… Не могу я просто так взять и улететь, надо мной начальство, десятки людей, которые работают над тем, чтобы облегчить мне задачу, я не могу провалить операцию, иначе не только ты — все несчастные лишатся шанса.
— Прости… — шепчу, ощущая непрошенные слезинки на щеках.
Антер опускает голову, усмехается горько. Потерпи, родной, пожалуйста, только потерпи… вытерпи ещё немного, я знаю, как это сложно, и как это выглядит.
— Не можешь прервать реабилитацию? — хватается за соломинку. Да ради тебя, родной, я бы послала к чёрту все реабилитации всего мира! Но киваю, шепчу:
— Да, да, не могу…
Вдруг берёт мою руку, стискивает:
— Извини, я иногда забываю, почему ты здесь…
Чувствую себя дрянью и сволочью, губы дрожат, тоже сжимаю его ладонь:
— Не извиняйся, родной…
Вот чёрт, вырвалось, я же старалась не называть тебя так, не давать лишних надежд, не привязывать теплом… Боже, какие у него глаза стали!