Я не ответила, и Тэсс пришла к собственным выводам.
– Он тебя обидел?
– Эллиотт? Нет, он скорее руку себе отрежет, чем расстроит меня. Он даже на вечеринки без меня не ходит. Ради меня он выступил против собственного тренера. Он меня любит, Тэсс. Иногда мне кажется, что он любит меня больше собственной жизни.
Щеки Тэсс порозовели.
– А что сделал этот тренер?
– Ничего. – Я вздохнула. – Он ничего не сделал. Это сложно объяснить.
Она прищурилась.
– Это те девчонки, которые тебя достают. Они тебе докучали? Опять эта Пресли, да? Об этом говорила Алтея? Я слышала, как она рассказывала твоей мамочке, что эти девицы явились и угрожали тебе. Мэвис сказала, они приходили накануне.
С каждой секундой Тэсс все больше распалялась.
– Татум неравнодушна к Эллиотту, поэтому Пресли вредничает больше обычного, только и всего.
– Ну, по крайней мере, когда ты его бросишь, они от тебя отстанут.
– Я не собираюсь его бросать, и они вряд ли отстанут.
– Думаешь?
Я дернула плечом.
– Не знаю, почему они вдруг должны оставить меня в покое. Они доставали меня годами, и им это нравится, особенно Пресли. Они разбили фары автомобиля Мэдисон, пытались сделать так, чтобы мы провели ночь в Юконе. – Тэсс нахмурилась и сделала еще глоток шоколада. – Но это нестрашно: через несколько месяцев все они уедут учиться кто куда.
– Кстати говоря, – сказала Тэсс, придвигая ко мне стопку писем. – Алтея просила передать это тебе.
Я просмотрела конверты. Все письма пришли из разных университетов, находящихся в разных штатах. С вероятностью 99,99 процента я не могла себе позволить обучение ни в одном из них. В некоторых конвертах лежали анкеты, в других – просто брошюры, восхваляющие то или иное учебное заведение. Все кампусы на фотографиях выглядели чудесно: снимки были сделаны летом, когда вокруг студенческих общежитий зеленела трава, а в небе ярко светило солнце. У меня защемило сердце. Все эти места так бесконечно далеки от меня, мне до них как до луны.
Интересно, заметят ли наблюдатели Эллиотта? Какой университет он в итоге выберет? Как далеко уедет от Дубового ручья? Станет ли он первокурсником в одном из этих университетов, будет ли бродить по этим зеленым лужайкам? Какая девушка будет кричать ему с трибуны и поддерживать его? На глаза навернулись слезы, и я поскорее их утерла.
– Чем быстрее ты дашь ему от ворот поворот, тем легче вам обоим будет.
Я подняла глаза на Тэсс.
– Тебе пора. У меня большое домашнее задание, а потом нужно будет заняться работой по дому.
Тэсс кивнула, соскользнула с табурета и ушла.
Я открыла учебник по геометрии, достала вложенную в него тетрадь. В классе я сделала только половину требуемых заданий, потому что все мысли были лишь об одном: сколько еще я смогу обманывать себя и делать вид, что Эллиотт не уедет? Я подпустила его слишком близко, тем самым подвергнув опасности. Теперь он стал изгоем в школе. Когда придет время, мне придется его отпустить.
Страница за страницей, задачка за задачкой. Я закончила задание, когда солнце уже село, и наступил вечер. По ночам в гостинице становилось шумно. Поскрипывали стены, в трубах гудела вода, урчал холодильник. Зимой ветер порой дул так сильно, что входная дверь качалась, постукивая о косяк.
Холодильник щелкнул, и гудение прекратилось. Стало на удивление тихо. Открылась и снова закрылась задняя дверь, в коридоре раздались шаги: они то приближались, то удалялись, словно вошедший ходил по кругу.
– Мамочка? – позвала я. Она не ответила. – Печка плохо работает. Хочешь, я позвоню мастеру?
Из-за угла вышел Дюк, потный и отдувающийся, ослабленный галстук у него на шее съехал набок. Я напряглась, ожидая гневных криков.
– Дюк. Я… не знала, что здесь кто-то есть. Извините, что я могу для вас сделать?
– Я позабочусь о печке. Отныне держись подальше от подвала. Я слышал, ты любишь сидеть там взаперти.
– А вы этого не знали? – спросила я.
– Что это значит? – вскинулся он.
– Ничего, – пробормотала я, убирая в рюкзак законченную домашнюю работу.
Дюк говорил о том случае, когда я просидела в подвале три часа. Я спустилась туда проверить водонагреватель, и кто-то запер дверь. Я подозревала, что это сделал именно Дюк, но когда на мои крики наконец пришла мамочка, то заявила, что в тот день Дюк к нам не заселялся.
Подвальная дверь хлопнула, и шаткая лестница жалобно застонала под тяжелыми ботинками Дюка. Он перетаскивал какие-то вещи и ужасно шумел. Я порадовалась, что успела закончить свою домашнюю работу: из-за стука и скрипа ножек стула по бетонному полу я ни за что не смогла бы сосредоточиться.
Я собрала рюкзак на завтра, поставила его у двери, потом поднялась по лестнице, от усталости еле-еле передвигая ноги. Споткнулась о запачканный, грязный ковер и, чтобы не упасть, схватилась за засаленные деревянные перила. За два года, миновавшие со смерти папы, дом состарился лет на двадцать. Я умела немного, разве что включить котел или найти протечку. Краска отваливалась, трубы текли, лампы перегорали, и дом весь продувался. Мамочка не разрешала мне ничего чинить и улучшать. Она не хотела ничего менять, так что мы просто позволяли дому гнить.
Добравшись до своей комнаты, я разделась и включила воду. Какое-то время я слушала, как гудят и свистят трубы, пока из лейки душа не полилась наконец вода.
Приняв душ и вымыв голову, я надела халат и встала перед зеркалом, стряхивая с ладоней крошечные капли воды. Девушка в зеркале не походила на ту девушку, что стояла перед зеркалом в комнате Эллиотта несколько дней назад. Вернулись темные круги под глазами, а сами глаза глядели грустно и устало. Даже понимая, чем все в итоге закончится, я все равно каждый день ждала возможности увидеть Эллиотта в школе. Только эта надежда заставляла меня вставать по утрам, и все же я готовилась отпустить Эллиотта, хотя сама до конца не понимала, почему должна это сделать.
Я провела расческой по мокрым волосам. Интересно, что сказал бы папа, увидев, как сильно они отросли. Одобрил бы он Эллиотта? Какой была бы моя жизнь, если бы папа не умер? Музыкальная шкатулка на моем комоде вдруг заиграла, но тут же умолкла; я вошла в спальню и уставилась на розовую коробку. Шкатулка была закрыта, я уже несколько дней ее не заводила, но после смерти папы мне нравилось думать, что внезапное срабатывание механизма, порождавшее медленную, жутковатую мелодию – это способ, посредством которого папа общается со мной с того света.
Я открыла крышку музыкальной шкатулки, завела ее, поставила на окно и стала смотреть, как кособокая балерина кружится на месте. Я села на скамейку, стоявшую под окном, чувствуя, как из щелей тянет холодом. Клен, росший в дальнем конце участка Фентонов, отчасти заслонял ночное небо, но я все равно видела между ветвями дерева сотни горящих звезд.