В клетке. Вирус. Напролом - читать онлайн книгу. Автор: Джон Скальци cтр.№ 87

К тому времени, когда он переключился на сенат, он уже достаточно укрепил свое положение за счет сокращения программы. Он построил на этом свою избирательную кампанию и почти заручился поддержкой сената, но потом Бен Хаден умер, и на похоронах Марджи Хаден начала говорить о том, что закон об исследовательской программе – это «непреходящее наследие» ее мужа. Это сильно подкосило первую попытку Абрамса. И вдохновило его предпринять парочку новых попыток, после чего он наконец добился значительной поддержки и в палате представителей, и в сенате, для того чтобы серьезно ограничить действие закона.

И в конце концов он таки добился своего. Закон Бена Хадена была заменен на «Вперед, к процветанию», какого бы хрена это ни значило. Теперь Дэйв Абрамс – народный герой: ну как же, он ведь снизил налоги, а это всегда беспроигрышный ход. Хаден тоже в свое время победил в первую очередь благодаря этому. Но я думаю, если застать Абрамса после двух-трех стаканчиков виски, правда непременно выплывет наружу. Он прекратил финансирование программы исследований только потому, что ненавидел президента Хадена всеми фибрами своей души, вот и все.

Ребекка Уорнер:

Закон об исследовательской программе нельзя было отменять, тем более так глупо. И программу бы не закрыли, если бы правительство разрешило нам свободно продавать трилы, а другим компаниям – их нейронные сети не только пациентам с синдромом Хаден. Нам всегда отвечали, что имплантированные нейронные сети слишком опасны для людей, чей мозг не подвергся изменениям под действием вируса, а также что по политическим соображениям исследовательская программа может получать финансирование, только если трилы, нейронные сети и все остальное останется сугубо медицинским оборудованием.

Ну, я-то всегда считала это полной чушью и не стеснялась об этом говорить публично. Огромному числу самых разных людей трилы и нейронные сети могли бы реально помочь. Например, немощным старикам или тем, кого разбил паралич. Сколько раз восьмидесятилетние старики умоляли меня дать им трилы, потому что не хотели больше быть арестантами в домах престарелых. И я хотела дать им трилы! Но пока мы получали средства по исследовательской программе, мы были вынуждены соблюдать установленные правила. Деньги, которые ты получишь наверняка, греют больше, чем те, которые, может быть, получишь, а может, и нет. Все очень просто. Но в конечном итоге хаденов всего несколько миллионов. А пожилых людей в Штатах гораздо больше. Если бы можно было внести трилы в пакет их «Медикейда» ^[38], у нас бы в одночасье грянул новый экономический бум.

Закон Абрамса—Кеттеринг – худший из возможных способов перехода от государственного финансирования к частным предприятиям. У нас почти нет времени на подготовку. Наши клиенты оказались в затруднительном положении, потому что лишились средств из федерального бюджета. Клиентов, помимо хаденов, у нас нет, а стоимость разработок по созданию продукции для новых потенциальных клиентов попросту разорит нас. Я никогда не стыдилась называть себя консерватором и не была противницей отмены закона Бена Хадена. Но это следовало сделать более разумно. Нельзя обрушивать экономику только для того, чтобы заработать политические очки.

Следующие несколько лет будут тяжелыми. Что ж, поживем – увидим.

Хенг Чанг:

Для меня самым поразительным открытием последних двадцати пяти лет стало то, что нейронные сети не только дали хаденам возможность пользоваться компьютерами и транспортерами личности, заменяющими им тела, но и при определенных условиях позволили одному хадену перекрывать сознание другого в одном и том же мозге. Это выяснилось случайно и для большинства пациентов с синдромом клетки не имело значения, так как их тела не могли двигаться. Но потом мы обнаружили, что у небольшого числа людей, которые поправились после второй стадии болезни, в мозгу произошли изменения, также позволявшие им делать это.

Вот так и появились интеграторы – люди, способные переносить других людей в своих головах. Здесь, в лаборатории, мы между собой называли это жутью. Было действительно жутко. Даже сейчас я с трудом себе представляю, что значит быть интегратором. То есть я понимаю, как это работает с технической точки зрения. Но почувствовать не могу.

Террелл Уэльс:

Это прозвучит странно от человека, большую частью своей жизни проводящего внутри робота, но я по-настоящему ощутил, что живу в будущем, только тогда, когда впервые использовал интегратора. Их очень мало, поэтому НИЗ устраивают лотерею, и, если выпадает твое имя, ты получаешь возможность провести с интегратором целый день. Мне повезло, я подсоединился и впервые за много лет оказался в настоящем, полностью работоспособном, живом человеческом теле.

Знаете, что я сделал прежде всего? Пошел в Международный дом блинов и сожрал столько блинов и сосисок, что моего интегратора чуть не стошнило. А потом выпил ледяной пепси-колы. И закурил.

Ну… Вряд ли стоит рассказывать, что я сделал после этого. Не вполне уверен, что это законно.

Но самое жуткое, что, пока я вовсю отрывался в интеграторском теле, он все это время был со мной. И я спросил себя, а что этот парень делает, пока люди используют его? Ему не скучно? Я уверен, что почти каждый хаден, которому повезло снова оказаться в настоящем человеческом теле, делает то же, что делал я, – ест, пьет и занимается сексом. Если не считать последнего, остальные занятия довольно однообразны. К тому же, если я почти довел его до тошноты, запихивая в него всю эту еду, сразу становится интересно, насколько часто с ним такое проделывают. Наверняка кто-то уже выходил за рамки дозволенного.

Хотя, конечно, очень глубоко я обо всем этом тогда не задумывался. Часики тикали, а мне столько всего хотелось успеть за сеанс. Но вы правы – из всего, что случилось после появления синдрома Хаден, только это заставило меня воскликнуть: «Ух ты, а мир-то и правда стал совсем другим!»

Крис Кларк:

Ну, сказать по правде, моя-то жизнь не изменилась ни на йоту. Мне еще целых пять лет ждать того дня, когда я смогу подать прошение о досрочном освобождении.

Ирвинг Беннет:

Когда я ушел из журналистики и стал преподавать, то использовал синдром Хаден в качестве примера того, что рано или поздно все становится частью повседневности. Когда вирус только появился, он был главной мировой новостью. Все о нем знали. Все так или иначе соприкоснулись с ним. Но потом он стал просто… еще одной составляющей жизни, тем, с чем мы сталкивались изо дня в день. Обычным делом. Едва ли не банальностью. Отрезок между сенсацией века и новостью, не стоящей внимания, оказался на удивление коротким.

Но потом я спрашиваю своих студентов, означает ли это, что надо перестать писать о синдроме клетки. И тут же говорю им, что те из них, для кого журналистика – истинное призвание, даже не задаются таким вопросом, потому что ответ на него очевиден. Писать об этом, безусловно, необходимо, причем каждый день. Цель нашей профессии не в том, чтобы искать сенсацию века. Ее и без нас никто не пропустит. Мы должны в каждом обычном дне находить нечто такое, чтобы те, кто прочтет или прослушает вашу статью, были тронуты ею настолько сильно, что уже не смогли бы забыть о ней. Только тогда эта история станет частью их жизни. А может, даже их собственной историей.