Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939 - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Медведев cтр.№ 79

Но это военачальники, а что говорить о государственных деятелях, обладающих гораздо большей властью и имеющих гораздо большую ответственность. В последнем томе своего монументального труда о Первой мировой войне Черчилль вновь коснется событий тех роковых дней, когда были приняты судьбоносные решения о начале боевых действий. Показывая на конкретном примере ограниченность людей во власти, он рассматривает ключевой эпизод с ответом Сербии на небезызвестный австрийский ультиматум. Сербия подчинилась выдвинутым требованиям , вручив ответ австрийскому послу в Белграде 25 июля 1914 года. Спустя три дня Австро-Венгрия объявила Сербии войну. Как такое стало возможным, если требования были удовлетворены? Учитывая, что Австро-Венгрия никогда не приняла бы столь ответственное решение, не согласовав его предварительно с Германией, при ответе на этот вопрос Черчилль внимательно прослеживает, что происходило в немецком верховном командовании в течение этих дней. Информация о сербском ответе с формулировкой «сербы согласились выполнить почти все требования» была передана Вильгельму II (1859–1941) в устной форме, «как бы между прочим», во время одного из совещаний в середине дня 27 июля. «Император не обратил на эти слова особого внимания», — замечает Черчилль. Беловая копия ответа сербского правительства была подготовлена МИД Германии только вечером 27 июля и направлена в резиденцию кайзера в Потсдам. Прошло еще двенадцать роковых часов, прежде чем на следующее утро Вильгельм ознакомился с ней и пришел в восторг от одержанной дипломатической победы. «Ни единой причины для войны теперь нет», — записал он на полях. Примерно в то же самое время, пока Вильгельм II делал на полях заметки, Австро-Венгрия телеграфировала в Белград, что ввиду «не предоставленного удовлетворительного ответа» на их ультиматум, они «считают себя с настоящего момента в состоянии войны с Сербией». Отныне что-либо менять было уже поздно. Окружение кайзера сделало все, чтобы не препятствовать началу боевых действий. По словам Черчилля, Вильгельм II «ни в коем случае не был ленив в том, что касалось ведения дел». Все свои обязанности он «выполнял с величайшей тщательностью и энергией». Но именно тот документ, который, как никакой другой, «заслуживал мгновенной реакции монарха», был рассмотрен им с опозданием в решающие двенадцать часов. «Наверняка к этому приложил руку кто-то из личных секретарей императора, его адъютантов или дворцовых служащих, действовавших по распоряжению» внешнеполитического ведомства, заключает Черчилль. Но возлагать всю вину на окружение кайзера также неправильно, считает британский политик, поскольку они были «подталкиваемы до определенного момента императором», запустившим маховик, который он сам уже не смог контролировать ^[731].

Заканчивая описание пяти кровавых лет Первой мировой войны, Черчилль придет к неутешительному выводу, что «когда великие устои этого света испытывают напряжение, превосходящее предел прочности, скрепляющие их элементы могут лопнуть одномоментно». И тогда «политика, какой бы мудрой она ни была, становится тщетной», и «ни скипетр, ни гений-избавитель уже не властны над событиями». В такой ситуации во время мирового кризиса «невозможно найти точку опоры для добродетели и отваги» ^[732]. Подобный момент уже был в истории в конце июля 1914 года, и он вновь повторится спустя четверть века. И где гарантия, что амбиции очередных мега-людей, возвысивших себя и свои желания выше законов общества, не приведет к тому, что сцепы мироздания вновь не лопнут под действием огромного давления? Гарантии нет.

Получается, что человечество встало перед пугающим выбором. С одной стороны, сверхчеловек, способный положить конец цивилизации, с другой — человек массы, своей серостью, посредственностью и невыразительностью ставящий крест на дальнейшем интеллектуальном, культурном и духовном развитии. О том, какой курс держать между Сциллой индивидуального, но опасного величия и Харибдой деградирующей пошлости, дал ответ Ницше. «Может случиться, что чернь станет господином, и всякое время утонет в мелкой воде, — писал он в «Заратустре». — Поэтому, о братья мои, нужна новая аристократия, противница всякой черни и деспотизма, которая на новых скрижалях вновь напишет слово: „благородный“» ^[733].

Но что собой представляет «новая аристократия»? Чем она отличается от «старой», на протяжении веков державшей в своих руках бразды правления? Не прослеживается ли в этом призыве ностальгия по тем временам, когда общество делилось, как заметил Дизраэли, на «классы и массы» и когда «столь многое зависело от столь немногих»? Нет, «новая аристократия» или «избранное меньшинство», объясняет Ортега-и-Гассет, — это совершенно не те, кто «кичливо ставит себя выше». Это те и только те, кто «требует от себя больше, даже если требование к себе непосильно». Это те, «кто зовет, а не просто отзывается». Это те, «кто живет жизнью напряженной и неустанно упражняется в этом». «Благородство определяется требовательностью и долгом, а не правами. Noblesse oblige ». Ценны лишь те права и те достижения, которые завоеваны лично, а не «обретены по инерции, даром, за чужой счет» ^[734].

Черчилль пришел к аналогичным выводам. Начинается все с труда, подхватывает он, человек создан для того, чтобы трудиться и стремиться. В устах политика, выбравшего своими лозунгами: «ни один человек не имеет права на лень» ^[735], «ни один день не может быть потерян» ^[736], «без значительных усилий невозможен даже незначительный успех» ^[737], — это не пустые слова. В середине 1930-х годов он напишет для News of the World автобиографическую статью, в которой признается, что «никогда не бездельничал». «Я редко проживал день, чтобы не выполнить что-то или не сделать чего-нибудь полезного. Шла ли речь о тексте выступления, или о написании статьи, или о нескольких страницах моей очередной книги, или просто о чтении». По его словам, он «каждое утро просыпался с желанием что-то сделать» и всегда находил, чем ему заняться. «Я не понимаю тех глупцов, которые тратят свою жизнь на то, что убивают время, пока время не убьет их», — недоумевал Черчилль ^[738].

Признавал наш герой и то, что власть — это в первую очередь ответственность ^[739]. По его мнению, «причина, почему английские аристократические фамилии произвели на свет столько выдающихся личностей, заключается в том, что вместо огромного богатства они возлагали на отпрысков огромную ответственность». «Их младшие сыновья должны были сами прокладывать свой путь в этом мире, сами вставать на ноги, сами надеяться на свои добродетели и собственные усилия», — отмечал Черчилль ^[740]. Вспоминается обсуждаемый в предыдущей главе очерк о Ф. Э. Смите. В нем автор не просто отметил качества, которые отличали его друга. Он акцентировал внимание именно на тех чертах, которые считал достойной моделью поведения для себя лично. «Мало было вопросов и тем, которые не интересовали Ф. Э., а все, что его привлекало, он трактовал и развивал» ^[741].