Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939 - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Медведев cтр.№ 60

Если мнение толпы отличается переменчивостью, то мнение элиты — отсутствием монолитности. Единства нет не только между различными партиями, фракциями и группами — конфликты и споры возникают также внутри политических объединений. Кому, как не Черчиллю, который дважды менял партийную принадлежность, было не знать, насколько сильны трения между так называемыми «единомышленниками». По его мнению, произведение Шекспира не только указывает на эту особенность, но и содержит важное дополнение — разлад тем больше, чем ближе ядро власти. Кассий и Брут, легко находившие общий язык до убийства Цезаря, начинают пререкаться после его устранения. Недовольство и тиски соперничества также наблюдаются и в лагере цезарианцев. Противостояние Антония и Октавиана Августа (63 до н. Э.-14 н. э.) станет сюжетом одной из следующих трагедий Шекспира — «Антоний и Клеопатра».

Борьба за власть, за право принятия решений и превосходство своего мнения была хорошо знакома Черчиллю. И в этом плане пьеса великого драматурга была близка ему. Он видел в «Юлии Цезаре» многое из того, что лично наблюдал на протяжении трех десятилетий в Вестминстере и на Уайтхолле. Но помимо сходства в политической плоскости он также обратил внимание на закономерности, которые сближали его мировоззрение в 1930-е годы с «Цезарем». Для того чтобы понять, о чем идет речь, задумаемся сначала над вопросом, почему Шекспир назвал свое произведение трагедией?

Возможно, речь идет о личной трагедии Гая Юлия Цезаря. По сути, это трагедия человека, стремившегося к власти, добившегося власти, но павшего от рук своих же сторонников. Эта мысль отчетливо передана у Шекспира, но она не является главной. Куда большее значение имеет личная трагедия Брута, который выступил против диктатуры, нанес по ней, как ему казалось, сокрушительный удар, но в итоге так и не достиг своей цели.

Во-первых, на место Цезаря пришли люди, не только не превосходящие его в способностях, но и значительно уступающие ему по многим параметрам. Например, Лепид, один из членов сформированного Антонием и Октавием триумвирата: «Безмозглый человек, он ум питает // Отбросами чужими, подражаньем // И старые обноски с плеч чужих // Берет за образец…» Черчилль также был не самого высокого мнения о Лепиде, называя его «глупым профессиональным генералом» ^[559].

Во-вторых, и это гораздо важнее, Брут, хотя и заколол Цезаря, не смог убить его. Сцены, когда к убийце является призрак Цезаря, зловещее символическое напоминание о том, что, лишившись физической плоти, Цезарь все равно сильнее того, кто осмелился поднять на него руку. Дух Цезаря продолжает витать в Капитолии, а сам цезаризм — править Римом.

Рассмотрение трагедии Шекспира в этой плоскости лишний раз убедило Черчилля в безуспешности резких общественных изменений. Даже находясь на самом верху, быстрых решений и действий бывает недостаточно для воплощения в жизнь кардинальных перемен. Он все больше убеждался в том, что для достижения положительного эффекта необходимы настойчивость, последовательность и время. По его мнению, реальный и долгосрочный успех не стена, которая строится «кирпичик за кирпичиком», скорее его достижение сродни «деревьям, которые следует растить и культивировать» ^[560].

Возвращаясь к пересказам и подводя итог этой темы. Несмотря на ряд интересных моментов и глубоких замечаний, вряд ли рассматриваемый проект можно отнести к лучшим образцам черчиллевской прозы. Во-первых, его основу составили копии. А копия, как известно, почти всегда хуже оригинала. Во-вторых, речь идет об уменьшенных копиях. Нельзя загнать полноценное произведение в пять тысяч слов, не лишив его при этом множества нюансов, определяющих красоту и величие первоисточника. Именно сокращение и представляло, по мнению Черчилля, основную проблему ^[561]. Оно же служило и главным ограничением художественной ценности пересказа. Черчилль это прекрасно понимал, определяя свои пересказы как образцы «добротного журнализма», без признания высокого качества с «художественной точки зрения» ^[562].

Непростые времена требовали и непростых мер, и Черчиллю приходилось думать о заработке. Ему повезло. Параллельно с активным участием в политической жизни страны он продолжал свои литературные опыты, которые всегда выступали мощным финансовым подспорьем, а теперь превратились в поистине спасательный круг. Причем статьи приносили ему больше, чем книги, хотя требовали меньше времени и сил. Например, только за первую серию из шести пересказов Черчилль получил две тысячи фунтов от барона Райделла и 1800 фунтов от Chicago Tribune.

Но написание статей — заработок непостоянный, и Черчилля не могло не тревожить это. Случись что, а учитывая активный, порой даже безалаберный образ жизни политика (инцидент в Нью-Йорке яркое тому подтверждение), жизнь всей семьи финансово изменилась бы кардинальным образом.

Был и еще одни аспект, связанный с творчеством, который особенно беспокоил Клементину. Как и большинство любящих жен, она желал супругу только счастья. Она хорошо знала своего «дорого Уинстона» и прекрасно разбиралась в том, что делает его счастливым, — решение какой-нибудь важной государственной задачи во главе какого-нибудь ответственного ведомства или на посту премьер-министра. Но активность на литературном поприще отдаляла его от Олимпа. Во-первых, подготовка статей, да еще на злободневные темы, связана с выражением своей точки зрения, а значит, и с приобретением врагов. Во-вторых, сотрудничество с газетами принижало статус Черчилля, который с вершины государственного деятеля опустился до уровня обычного журналиста ^[563].

Не менее интересной, чем мнение Клементины, представляется точка зрения профессиональных работников пера. По мнению сэра Колина Рейта Кута (1893–1979), главного редактора Daily Telegraph с 1950 по 1964 год, Черчилль инстинктивно чувствовал многие тонкости журналистской профессии. Он не был «профессиональным журналистом», зато являлся «настоящим королем фриланса». Кут считает, что Черчилля выделяло одно важное качество. В отличие от большинства репортеров, хорошо умеющих имитировать стиль других, политик смог сформировать свой собственный, уникальный стиль, главными чертами которого стали напор и активное использование прилагательных, словно очередь пулемета, бьющая точно в цель ^[564].

Большинство статей Черчилля интересны и сегодня, но наиболее полно его литературный талант проявился все-таки в книгах. Судя по воспоминаниям близко общавшихся с ним людей, он и сам это прекрасно понимал, уделяя работе над книгами гораздо больше времени и сил. Именно в книгах он надеялся обрести посмертную славу ^[565].