Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939 - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Медведев cтр.№ 161

Принимая желание Черчилля найти подобных себе, а также его отчаяние, когда поиски на Туманном Альбионе не увенчались успехом, вполне разумно было бы предположить, что, не найдя достойных в отечестве своем, он устремит взор за границу. Подобный тезис вполне ожидаем и даже кажется обоснованным, когда видишь в сборнике очерк про 32-го президента США Франклина Делано Рузвельта. Но в случае с названным очерком ситуация выглядит неоднозначно.

Сначала немного истории. Черчилль написал эссе о Рузвельте в 1934 году. Первая сокращенная редакция вышла в одном из мартовских номеров Pictorial Weekly под названием: «Насколько велик Рузвельт». Расширенная версия была опубликована в том же году в одном из декабрьских номеров Collier’s под заголовком «В то время, пока мир смотрит». На следующий год дополненная статья появилась в двух февральских номерах Sunday Chronicle под названиями «Азартная игра этого человека может изменить всю твою жизнь» и «Каждый работающий человек пострадает, если Рузвельта постигнет неудача».

Теперь — по сути. Вошедшее в сборник эссе, посвященное Рузвельту, удивительно двумя моментами. Во-первых, оно не оправдывает ожиданий читателя, поскольку анализ личности, в отличие от других очерков, здесь уступает самой личности. Подобное несоответствие между масштабом темы и отсутствием ожидаемого уровня глубины в ее раскрытии можно найти только в эссе про Адольфа Гитлера ^[1628]. Во-вторых, формат изложения противоречит основной идее сборника, который посвящался не только «великим», но и «современникам». Учитывая социальное положение автора, под «современниками» здесь понимаются те, с кем Черчиллю посчастливилось общаться лично. Но в середине 1930-х годов общение с главой Белого дома было сведено к минимуму. Рузвельт был одним из тех, кто получил подписанные экземпляры биографии l-ro герцога Мальборо, однако что касается личных встреч, то их практически не было. Они пересеклись лишь однажды — в далеком 1918 году. Черчилль тогда занимал пост министра по делам военного снабжения, а будущий президент был помощником военно-морского министра. Черчилль об этой встрече забыл. Причем забыл так основательно, что не вспомнил ни в 1934 году, когда решил написать статью про Рузвельта, ни в годы Второй мировой войны. Рузвельт, напротив, сохранил в памяти этот эпизод. Англичанин произвел на него негативное впечатление. Это в годы войны он будет говорить Черчиллю, что-де «счастье жить с вами в одном десятилетии» ^[1629], а в 1918 году, по его мнению, будущий премьер-министр вел себя, как «говнюк» ^[1630].

Несмотря на названные особенности, очерк про главу Белого дома не только интересен, но и представляет собой прекрасный материал для размышлений. Особенно если провести сравнительный анализ двух выдающихся государственных деятелей, которых очень скоро история сведет вплотную.

Изучая личность президента, Черчилль выделил в нем качество первооткрывателя. «Ибо Рузвельт и вправду первооткрыватель, который пустился в путь столь же туманный, как путь Колумба, и на поиски столь же важные, что и те, которые привели к открытию Нового Света» ^[1631]. Черчилль и сам был не чужд нововведениям. Причем не только в первой половине своей жизни, но и в «консервативный» период. Правда, его стремление к инновациям отличалось от подхода Рузвельта. Исайя Берлин (1909–1997) отмечает, что, несмотря на весь свой темперамент экстраверта, Черчилль проявлял большую глубину, стараясь заглянуть внутрь трансформируемого объекта. Во многом это объяснялось его любовью к истории и, как следствие, желанием понять причины и внутренние взаимосвязи. Рузвельт, напротив, был больше нацелен на оценку текущего состояния и, обладая «многочисленными высокочувствительными антеннами», удивительным образом улавливал малейшие перемены, происходящие во внешней среде. Именно на основе этого потока информационных сигналов и формировалось его представление о текущем положении дел. Черчилль же создавал картину мироздания благодаря своему знанию прошлого и прекрасно развитому воображению ^[1632]. Информация из внешнего мира служила для него лишь сырым материалом, из которого он, сообразно своему личному видению, формировал образ мира. Именно это и имел он в виду, когда шокировал своего помощника Мориса Эшли знаменитой фразой: «Дайте мне факты, а я прокручу их так, чтобы доказать свою точку зрения» ^[1633].

Различия в восприятии окружающей действительности влияли и на формат проводимых реформ. Инициируемые Рузвельтом перемены являлись реакцией на многочисленные внешние сигналы, улавливаемые его ментальными анализаторами. Этот процесс напоминал настройку пианино или тонкое подкручивание сложного прибора. Черчилль же действовал с большей резкостью. Обладая невероятной силой воли, обладая энергией, сметающей все на своем пути, он просто заменял ошибочный, в его представлении, мир на тот, который он создавал в своей голове и который считал более правильным ^[1634]. Порой это приводило его к «зашоренности», что отмечала даже любящая Клементина ^[1635]. Но подобный подход позволял ему иметь свою, отличную от других и не нуждающуюся в чужом одобрении точку зрения по широчайшему кругу вопросов, проблем и явлений ^[1636]. Еще в 1912 году журналист Джордж Уошборн Смолли (1833–1916) констатировал, что всегда и во всем Черчилль руководствовался доводами только собственного разума ^[1637].

Другой отличительной особенностью британского политика был выраженный эмоциональный характер его мышления. Он сам однажды признался, что «всегда действовал так, как подсказывали мне чувства, не беспокоя себя согласованием моего поведения с доводами разума» ^[1638]. Современники описывали его, как человека, который «думал сердцем». По словам хорошо знавшей Черчилля Вайолет Бонэм Картер, «чувства часто влияли на его мыслительный процесс». Порой они могли затуманить его рассудок, но гораздо чаще «его сердце служило для разума проводником и кормчим». Она на собственном опыте убедилась, что с Черчиллем часами можно было спорить безуспешно на какую-то тему, пока одно слово или фраза не завладевали его воображением, не возбуждали в нем эмоции, и тогда «все барьеры падали». «Его разум был часто недоступен, — признавалась Бонэм Картер, — но сердце всегда открыто» ^[1639].