– Двенадцать, десять и восемь. В этом году все четные.
Я взял марлевую салфетку и промокнул рану, а потом осторожно раскрыл ее, чтобы убедиться, что не затронуты крупные сосуды и нервы. Долорес повезло, все было в порядке.
– А вашим мальчикам?
Долорес наблюдала, как я промываю рану.
– Хорхе двадцать, Хосе девятнадцать, а Рикардо-младшему всего четыре. – Она впервые улыбнулась. На блестящих белых зубах красовались золотые коронки. – Господи, мы его совсем не ждали! – Жизнь порой преподносит сюрпризы, – хмыкнул я.
Она кивнула.
Я отставил флакон, снял перчатки, надел новые, стерильные, окунул марлевую салфетку в бетадин – она сразу стала темно-малиновой. Я осторожно отжал ее, а потом протер ею края раны и кожу вокруг. Рука сразу потемнела, а татуировки скрылись.
– Четыре года – забавный возраст, – продолжал я. – Утомительно, но так интересно.
Долорес рассмеялась.
– Да уж… Рикардо-младший никогда не сидит на месте. Он уже так похож на отца.
Голос ее дрогнул, лицо помрачнело.
Я взял иглодержатель и подцепил первую шовную иглу. Я поднял ее перед собой, высвободил из упаковки. Теперь нить свисала между нами, как длинный черный волос из конского хвоста. Мы оба внимательно смотрели на нее.
– Упав, вы не теряли сознания?
Долорес посмотрела на меня.
– Нет, головой я не ударялась.
Я посмотрел на синяки у нее на шее, так чтобы она заметила мой взгляд.
Долорес покраснела.
– А с шеей у вас все в порядке? Глотать, говорить не больно?
– Нет-нет, все нормально… Это была случайность…
– Хорошо, – кивнул я.
Я подцепил край раны и почувствовал, как игла проходит сквозь кожу. Потом я подцепил другой край. Игла пронзила плоть. Я протянул нить, оставив хвост длиной примерно два дюйма, завязал его на узел и затянул. Когда я затягивал, середина раны соединилась. Остались две трехдюймовые раны выше и ниже шва. Я завязал еще несколько узлов на первом шве, чтобы он был плотным, и обрезал лишнюю нить. Руки мои действовали автоматически, прокалывали, стягивали, завязывали, обрезали. Мне нужно было аккуратно соединить и стянуть края резаной раны.
Долорес внимательно за мной наблюдала.
– Похоже, вы это не раз делали…
– Да, приходилось пару раз, – рассмеялся я. – Вам не больно?
Она погладила пальцами рану. Кровь была повсюду.
– Нет, все онемело. Странное ощущение, но совсем не больно.
– Хорошо.
Я наложил еще несколько швов, завязывая на каждом по несколько узлов.
– Когда вы падали, вы ничем не ударились? Спиной или животом? Не хотите, чтобы мы еще что-то проверили, пока вы здесь?
– Только рука и лицо, доктор. Иначе я сюда бы не приехала.
– Ну хорошо.
Долорес вздохнула и откинулась назад.
Я несколько раз надавил на рану, чтобы кровь перестала сочиться и было видно, где накладывать следующий шов. Зашивая длинную рану, нужно первый шов наложить посередине, разделив рану на две небольшие. Если начать с края, то можно неровно соединить края – словно неправильно застегнутая рубашка. Я знаю, что хирурги делают так постоянно и без всяких проблем. Но я – врач приемного покоя. И как каждый врач приемного покоя, я на собственном печальном опыте убедился, что в этом бесконечном хаосе простота и безопасность идут рука об руку.
Дальше я стал работать с той частью, что ближе к кисти. Я вытянул следующую иглу и приступил к работе.
– А с мальчиками дома все в порядке?
Долорес непроизвольно сжала кулак, но тут же расслабила руку. Я наложил второй шов, и она внимательно за мной наблюдала.
– Дома только Рикардо. Другие выросли и уехали. – Она устроилась поудобнее и пошевелила рукой. – Но с ним все в порядке – он у моей сестры.
– Он был дома, когда это случилось?
– Слава богу, нет.
Долорес фыркнула. По ее лицу я видел, что она сомневается, что можно мне рассказать.
Я переключился на ее руку и на швы, дав ей возможность спокойно подумать.
– Обычно я догадываюсь, когда упаду, – неожиданно произнесла она.
Я кивнул, не поднимая глаз. Лучше всего дать людям пространство, чтобы они могли высказаться.
– Я замечаю все заранее… Он много пьет, у него проблемы на работе – или все сразу. Когда мы начинаем ссориться… – Она запнулась и тут же поправилась: – Когда я теряю равновесие, то отправляю Рикардо-младшего к сестре, чтобы он этого не видел. Она живет совсем рядом. Она все понимает.
– Хорошо, что Рикардо-младшего не было дома, – кивнул я. Долорес не ответила, и я продолжал: – Хотел бы я, чтобы мои братья жили поблизости. Вам повезло, что сестра рядом.
Ее кулак разжался.
– Ваши родные далеко?
– Да. Братья и родители живут далеко.
Долорес пошевелилась, протянула другую руку и на мгновение коснулась моей руки. Я удивленно посмотрел на нее.
– Значит, у вас с женой здесь нет родственников? – недоверчиво спросила она.
На сей раз покраснел я и отрицательно покачал головой.
– Мне жаль, доктор, – мягко сказала она. – Как это грустно для вас и ваших детей. Семья – это главное в жизни.
Я снова посмотрел на рану. Края сошлись ровно. Я продолжал работать. Молча я завязал несколько узлов. У Долорес останется длинный шрам, но выглядеть он будет получше.
– Первый муж никогда меня не бил, – прошептала она. – Никогда. Даже когда мы ссорились. – Она сморгнула слезы и углубилась в воспоминания. – Рикардо был хорошим человеком… Очень хорошим.
Я склонил голову и нахмурился, пытаясь понять, что случилось. Долорес посмотрела на меня и ответила на невысказанный вопрос:
– Он умер в поле. Врачи сказали, сердечный приступ. Ему был всего сорок один год.
Она заплакала, слезы хлынули ручьем. С правой стороны слезы были прозрачными, с левой – красноватыми, и я подумал, что ей все же нужно сделать КТ. Слезы текли по щекам, но Долорес не стирала их и не пыталась скрыть.
– Он сам довел себя до смерти. Трех мальчишек нужно кормить, а еда стоит недешево.
– Это ужасно, – тихо произнес я. – Мне очень жаль.
Я продолжал шить, аккуратно соединяя края раны.
– Он был прекрасным отцом для мальчиков. Добрым и сильным. Мои старшие сыновья в армии. – Она с гордостью улыбнулась. – Они стали солдатами, потому что он вырастил их сильными и добрыми.
От слез тело ее содрогалось, и мне пришлось остановиться, пока она не успокоится.