«В надежде… – думает Королева, – …в надежде обрести там свободу».
Она не одна, кто жаждет и ищет свободы. Почему она пришла сюда? При чем здесь это создание в засаленных лохмотьях, что потирает глаза и стонет на зловонном диване? Несколько мгновений назад все было так ясно и отчетливо, а теперь вернулась эта муть…
– Зачем я здесь? – говорит она вслух, и девушка по имени Сара слышит ее.
– Чтобы меня покарать? – в страхе спрашивает она.
– Меня убила не ты, – произносит Королева.
– Ах, Кейти! – Сара плачет и морщится: соленые слезы разъедают ее обожженные глаза. – Это ведь я тебя втянула! Я во всем виновата. Дура, дура!
– Ты была моим домом, – молвит Королева. Это она помнит и теперь силится вспомнить чувства, которые тогда испытывала. – Ты была моей лучшей подругой.
– А ты моей, Кейти, – рыдая в голос, отвечает Сара. – Зря я тебя втянула…
Вопрос возникает и у Королевы, и у духа. Вместе они образуют подобие косы, так тесно переплелись их души. И вот у этой третьей сущности возникает вопрос. Он поднимается откуда-то из глубины, рвется на поверхность…
– Но есть ли на тебе вина? – спрашивает Королева Сару. Ей действительно нужно это понять.
И убить любого, кто признает свою вину.
Здесь. Сейчас. И снова. Ради этого они и запланировали встречу на два часа дня. Конечно, не только ради этого, однако подходящих мест и возможностей у них по-прежнему было меньше, чем может показаться, и они старались их не упускать.
Линус оказался совсем другой.
Во-первых, он был намного ниже ростом – игнорировать разницу в росте не получалось при всем желании. Однако это не настолько усложняло дело, как думалось Анджеле.
Та вечно придумывала вопросы вроде:
– А ты головой не бьешься? А он никогда с тебя не сваливается?
– Ты же встречалась с Честером Уоллесом, – отвечал Адам. – Он на целых три фута выше тебя.
– А я просто представляла, что это бег с препятствиями. Где-то перепрыгнешь, где-то пригнешься, в конце залезешь на канат – и всем раздают диетическую «колу».
– Чего улыбаешься? – спросил Линус, сам едва заметно улыбаясь чему-то своему.
– Ничего… просто представил, как мы смотримся со стороны. Ну и фотка бы вышла!
– Никаких фото. Никогда.
– Да я и не думал фоткаться…
– Потому что это компромат, а компромат никуда не исчезает. Вот увидишь, однажды у нас будет президент, отличная тетка по имени Хейден с татуированным солнцем на загривке – самый лучший президент в истории Штатов, но на четвертый день ее срока кто-нибудь случайно обнаружит фотку столетней давности, где она после митинга в защиту мира зажигает с милым бородатым активистом, который говорил, что ему не нужны фотки на память, зато они его «заводят», и потом он обязательно все удалит, честное слово, он ведь так ее уважает.
Этим Линус тоже отличался от Адама.
– Как тебе это удается?
– Что?
– Делать одно, а думать про другое.
Линус неуклюже потянулся, чтобы поцеловать его в губы.
– Я сосредоточен только на одном, Адам.
Линус занимался любовью совсем не так, как Энцо. Последний почти ничего не говорил во время секса, а вот Линус говорил, еще как, причем Адаму это даже нравилось. И настроение было совсем иное. С Энцо их одолевало какое-то отчаяние, они во что бы то ни стало должны были заняться сексом, должны были содрать друг с друга одежду, и Энцо должен был проникнуть в Адама. Те пару раз, когда Адам предлагал ему поменяться ролями, ни о какой срочности даже речи не шло: за долгими и нудными переговорами следовало лишенное каких-либо эмоций действо. Возможно, Энцо делал это нарочно.
В отличие от него Линус всегда улыбался. Всегда. Будто даже поцелуй был для него приятной тайной. А когда он клал руку на попу Адама, это казалось старомодным и почти целомудренным подкатом (впрочем, как и слово «попа»). Линус словно склонял его к самому веселому и забавному досугу на свете.
С Энцо никогда не бывало забавно. Он вел себя агрессивно и грубо – Адам (да и Линус) никогда бы на такое не решился. Энцо и в голову не приходило спросить, хорошо ли Адаму, не нужно ли остановиться. Он считал, что партнер все стерпит и ко всему привыкнет, что ему так нравится. Но Адаму нравилось далеко не все. Порой боль и не думала утихать, Адам просто лежал с закрытыми глазами и ждал, когда Энцо кончит – с характерным содроганием и резким выдохом – и рухнет Адаму на грудь, тяжело дыша ему в ключицу. Затем он отстранялся, двумя пальцами придерживая презик, стягивал его, бросал в мусорное ведро у кровати и ложился рядом, дожидаясь, когда Адам удовлетворит себя сам.
Честно ли это? То, что Адам вот так запомнил их близость? Быть может, на самом деле было по-другому, а Адам все извратил, чтобы выставить себя жертвой? Неизвестно. Однако, онанируя в одиночестве у себя дома, Адам – к стыду своему – чаще воображал Энцо, чем Линуса.
– Опять ты пропал, – шепнул Линус ему на ухо. – Вернись, пожалуйста, ты мне нужен.
– А что шепотом? Дома же никого, так?
– Так… – Еще один толчок – глубокий, но нежный. Адам перевел дух. – Мы словно оказались в собственном мирке. Он принадлежит только нам и существует отдельно не только от других людей, но и от всего остального мира… – Снова толчок. – Как будто время здесь остановилось и…
– И? Боже, как хорошо.
– Да?
– Да.
– Адам. – Линус просто произнес его имя, зарылся носом в редкие светлые волосы на его груди и стал покрывать поцелуями пространство между сосками, глубоко вдыхая запах Адама. Адам погладил ногой его крепкий – и, как уже говорилось, невероятно красивый – зад, который Линус в отличие от Энцо всегда охотно предоставлял в распоряжение Адама. Конечно, они занимались не только этим – ласок было множество. Множество. Взгляды Линуса на секс оказались на порядок шире, чем взгляды Энцо.
И зад у Энцо был далеко не как у танцовщика.
– Ты такой красивый, – прошептал Адам еще тише, чем до этого шептал Линус. – Просто с ума сойти можно. – Линус опять поцеловал его грудь. Адам взял его руки в ладони. – Я серьезно! – Он погладил большими пальцами его лицо под очками (которые Линус никогда не снимал, что нравилось им обоим, но особенно самому Линусу, ведь в очках он все видел) и губы.
– Жаль, ростом не вышел, а то мог бы нормально тебя поцеловать.
– Мне хватает и того, что ты делаешь сейчас.
Линус воспринял это как приглашение.
– Быстрее?
Адам кивнул. Да, быстрее будет круто.
И вот, вот она – месть всем Уэйдам этого мира. Уэйду никогда не понять. И Марти тоже. И даже Энцо, если уж на то пошло. Дело тут не только в физических ощущениях, тело – не главное. Хотя это тоже важно, разумеется. Ни Уэйд с его гнусностями, ни Марти с его отказом принимать все, что лежало за гранью его понимания, ни Энцо, внезапно решивший списать все на «дружескую возню», – никто из них не желал видеть в этом нечто большее, чем телесную близость. Очень многие не желали, когда речь заходила о выходящем за рамки привычного.