Этот момент Адам запомнил навсегда, даже лучше, чем первый – невероятный! – поцелуй: впервые в жизни он оказался голым и… ну, со стояком перед другим парнем. Назад пути уже нет, тут не отшутишься, есть лишь это мгновение и другой человек, который смотрит на тебя, на твой член, берет его в руку и… происходит что-то совершенно невозможное, просто непостижимое.
– Вот так, – сказал Филип.
Все было в первый раз, все в новинку. Конечно, Адам смотрел порно, но Филип оказался куда волосатей (причем в самых неожиданных местах), его тело было не таким безупречным, но оттого и гораздо более соблазнительным. А кожа… Анджела была права, Адам прямо насмотреться не мог, даже когда они просто целовались. В конце концов Филип прикрыл его глаза мягкой ладонью.
– Ты пялишься, – прошептал он.
– Извини.
– Хватит извиняться.
– Извини.
– По ходу, я у тебя действительно первый.
Филип улыбнулся и лег на подушку, поближе к свету, чтобы Адам мог как следует все разглядеть. Нет, он был не самым красивым парнем на свете, но в тот миг Адам решил, что в жизни не видел ничего прекраснее. Никогда.
– Извини, что я такой неловкий, – сказал Адам.
– Ничего, есть же я.
Они продолжили. Позднее, вспоминая ту ночь, Адам понимал, что Филипу вряд ли было с ним интересно, он ведь просто лежал бревном, отчасти по неопытности, отчасти от шока, отчасти – изо всех сил пытаясь не кончить.
А потом Филип прошептал ему на ухо просьбу.
– Можно я тебя?.. – только и смог выдавить он, не решившись произнести глагол.
– Этого я тоже никогда не делал.
– О’кей, понял.
– Нет! Можно… Можно!
– Уверен?
– Да.
– Точно-точно?
– Вроде да.
Филип заглянул ему в глаза.
– Я осторожно, – сказал он и стал надевать резинку.
Он действительно все делал осторожно. Только это не помогло.
– Я могу остановиться в любую секунду, только скажи.
– А можешь… просто не двигаться пять сек?
– Конечно. В первый раз всегда так больно.
– Тогда зачем люди вообще это делают?! – с трудом проронил Адам.
– А ты подожди. Подожди и поймешь.
Адам начал ждать. Боль понемногу стихала, становилась терпимой. А потом он испытал необычайные ощущения – и в физическом, и в духовном плане. Они с Филипом все еще лежали лицом к лицу. Адам видел выражение яростной сосредоточенности на лице партнера и гадал, думает ли он о том же самом. Я занимаюсь сексом. Я занимаюсь сексом с живым человеком! С парнем!
Я занимаюсь сексом.
Я занимаюсь сексом.
И еще он говорил всякие пошлости. Довольно громко. Филип тоже. Когда они закончили – но еще были вместе и даже не начали заметать следы случившегося, – Филип вновь его поцеловал. Долго, с языком, и потом сказал:
– Жаль, мы раньше не познакомились.
Выяснилось, что он тоже, как и Энцо – и как Анджела, если уж на то пошло, – уезжал из Фрома. Навсегда. Больше они не виделись – только пару раз обменялись электронными письмами (в которых Филип, переезжавший в Омаху, в основном желал ему удачи и прощался на разные лады). Конечно, Адам расстроился, но ему хватило ума понять: если бы не грядущий отъезд, между ними с Филипом ничего бы не произошло. Он бы просто не рискнул открыться Адаму.
Однако все случилось. Причем через двадцать семь дней после Анджелы. Адам позвонил ей в три утра, сидя на краю ванны дома у Филипа, чувствуя невыразимую усталость и боль в разных частях тела и при этом ощущая себя совершенно, совершенно другим человеком.
– О боже, – сонно прошептала Анджела в трубку.
– Ага, – прошептал он в ответ.
– О боже!
– Ага!
– Как ты?
– Родители меня убьют. Но мне плевать, честное слово. Я же говорю – все круто!
– У меня столько вопросов!
– Завтра.
– Просто миллион вопросов.
Родители его не убили, но на целый месяц заперли дома. И ему пришлось все лето по средам делать уборку в церкви. И, разумеется, Анджела задала ему много, много, очень много вопросов, главным образом связанных с анатомией и физиологией.
– Про Курта я тебя так не расспрашивал!
– Ну и зря. Мог бы.
– Ты не понимаешь намеков?
– Ой, да брось, ты же меня любишь – и знаешь это.
В самом деле, он ее любил. От всего сердца, которое теперь разрывалось от боли.
Фавн наблюдает, как она встает на колени у тела большой женщины. Он мысленно проникает в ее грудь и обнаруживает, что сердце еще бьется, хотя и надсадно, с большим трудом – недолго ему осталось биться.
– Очнись, мама, – слышит он слова Королевы. – Это же я, твоя Кейти.
Фавн уже стер память тех, кто его видел: соседей по дому, мужчины, что проезжал мимо и собирался бросить через забор газету, двух девочек с чумазыми лицами, которые даже перестали спорить о какой-то штуке под названием «супер манговый блеск для губ» и уставились на него с разинутыми ртами. Хорошо хоть закричать не успели. Он прикрыл им глаза ладонью, а потом вернул их к спору о супер манговом блеске.
И вот Королева стоит на коленях рядом с матерью, хотя она сама – Мать, Мать мира…
Она вглядывается в темноту за дверным проемом.
– Я знаю это место.
Она встает и заходит внутрь. Фавн перешагивает через большую женщину, попутно изучая ее разум в поисках ненужных воспоминаний, которые нужно стереть. Чтобы войти в дверь, он пригибается: рост не позволяет ему спокойно перемещаться по жилищам этих созданий. Здесь пахнет не смертью, как в том доме на озере, но горем – холодный, тяжелый запах с порога бьет в нос и заставляет замедлить шаг.
Внутри тихо. Дома никого нет, хотя женщина явно живет здесь не одна. Фавн чует мужчину постарше и двух молодых женщин – они были тут утром, и сейчас их запахи, подобно призракам, бродят по комнатам.
Все эти запахи похожи на запах духа, поскольку состоят из одних и тех же компонентов. Оно и понятно – кровные узы.
Однако что-то в запахе семейного горя заставляет его принюхаться… Да, это горе утраты, но к нему примешивается горе той девушки: прежде чем они потеряли ее, она сама что-то потеряла. У нее в душе была пустота, а пустота и утрата суть одно и то же.
Фавн удивленно идет дальше.
Она стоит перед камином, который не топили уже несколько месяцев. На каминной полке расставлены фотографии.