– Пожалуйста, Ричард, успокойся и возьми себя в руки.
Вместо ответа Моуди зарычал, шмыгнул носом и попытался схватить меня за ноги. Ему удалось вцепиться в одну штанину, и я почувствовал, что падаю. Самое время вскочить в машину и поскорее дать деру, однако от левой передней двери меня отделял Моуди.
Я подумал было о том, чтобы броситься к правой передней двери, но для этого нужно было повернуться к нему спиной, а безумие придало ему силы и скорость.
Пока я размышлял, Моуди выпрямился и бросился на меня, извергая проклятия. Чувство жалости к нему лишило меня осторожности, и ему удалось хорошенько ткнуть мне кулаком в плечо, отчего я потерял равновесие. Все еще оглушенный, я все-таки успел прояснить взор и увидел продолжение: хук левой, нацеленный точно мне в подбородок. Чувство самосохранения одержало верх над жалостью, я скользнул вбок, перехватил руку Моуди и со всей силы швырнул его на машину. Прежде чем он успел опомниться, я рывком поднял его на ноги и заломил руку за спину, выкручивая сустав. Боль должна была быть адской, однако Моуди не выказал никаких признаков страдания. У психопатов такое случается – в безумной гонке они не обращают внимания на такие мелочи, как боль.
Я что есть силы дал Моуди пинок под зад, и он отлетел прочь. Схватив ключи, я вскочил в машину и рванул с места.
Прямо перед тем как свернуть на улицу, я успел мельком увидеть Моуди в зеркало заднего обозрения. Он сидел на асфальте, обхватив голову руками, раскачиваясь взад и вперед, и, я был уверен, плакал.
Глава 2
Первым поднялся к поверхности большой черный с желтым японский карп, но вскоре за ним последовали и все остальные, и через считаные секунды все четырнадцать рыбин высовывали из воды свои усатые морды, быстро хватая корм, который я им кидал. Опустившись на корточки рядом с большим валуном, обрамленным ползучим можжевельником и бледно-лиловыми азалиями, я зажал пальцами три гранулы корма у самой поверхности воды. Большой карп, почувствовав запах пищи, колебался мгновение, затем прожорливость взяла верх, и сверкающее мускулистое тело, извиваясь, устремилось к поверхности. Остановившись в считаных дюймах от моей руки, он посмотрел на меня. Я постарался изобразить, что мне можно верить.
Солнце уже клонилось к горизонту, но из-за гряды холмов проникало еще достаточно света, сверкнувшего металлическим блеском в золотистой чешуе, что еще больше усилило контраст с бархатными черными пятнами на спине. Воистину великолепная рыбина.
Внезапно большой карп метнулся вверх, выхватывая гранулы у меня из руки. Я заменил их новыми. К карпу присоединилась красная с белым кохаку, затем серебристый, как лунный свет, огон
[4]. Вскоре вся рыба тыкалась мне в пальцы своими ртами, нежными, словно поцелуй ребенка.
Пруд и окружающий его укромный сад были подарком от Робин, преподнесенным в те проникнутые болью месяцы, когда я приходил в себя после сломанной челюсти и всего этого непрошеного общественного внимания. Робин, памятуя о моей любви ко всему восточному, сама предложила это, правильно рассудив, что пруд и сад помогут мне успокоиться во время вынужденного бездействия.
* * *
Сначала я полагал, что у нее ничего не получится. Мой дом, относящийся к типу сооружений, свойственных южной части Калифорнии, прилепился к горному склону под немыслимым углом. Из этой архитектурной жемчужины открывается живописный вид на три стороны света, однако ровной земли, пригодной для чего бы то ни было, очень мало, и я просто не мог себе представить пространство для пруда.
Но Робин провела кое-какие исследования, обсудила эту идею со своими рукастыми друзьями и связалась с одним невразумительным парнем из Окснарда – внешне настолько заторможенным, что его прозвали Смутным Клифтоном. Парень приехал с бетономешалками, деревянными щитами для опалубки и парой-тройкой тонн долбленого камня и сотворил изящный изгибающийся натуралистичный пруд, с водопадом и каменной стенкой, повторяющей контуры склона.
Сразу же после отъезда Смутного Клифтона материализовался пожилой гном-азиат, украсивший творение невразумительного парня бонсаями, травой, высаженной по всем правилам дзен-буддизма, можжевельником, японским кленом, даурскими лилиям, азалиями и бамбуком. Расставленные в стратегических точках валуны образовали места для созерцательных раздумий, а пятна белоснежного песка намекали на безмятежное спокойствие. Меньше чем через неделю у сада был уже такой вид, будто ему по меньшей мере сто лет.
Можно было встать на террасу, разделявшую два уровня дома, и смотреть на пруд, провожая взглядом рисунок, начерченный на песке ветром, наблюдать за похожими на самоцветы карпами, лениво плавающими в воде. А можно было спуститься в сад и, усевшись у края пруда, кормить рыб, мягко пронзающих водную гладь концентрическими кругами ряби.
Это превратилось в своеобразный ритуал: каждый день перед заходом солнца я бросал корм карпам, размышляя о том, какой хорошей могла бы быть жизнь. С действенностью метода Павлова я учился прогонять из сознания нежелательные образы – смерти, лжи и предательства.
И вот сейчас я слушал журчание водопада, отодвигая в сторону воспоминания о деградации Ричарда Моуди.
Небо потемнело, пестрые рыбки стали серыми, а затем вовсе растворились в черной воде. Я сидел в темноте, удовлетворенный, снимая с себя напряжение от победы над врагом.
* * *
Когда телефон зазвонил в первый раз, я как раз ужинал и не обратил на него внимания. Через двадцать минут телефон зазвонил опять, и теперь я снял трубку:
– Доктор Делавэр? Это Кэти из телефонной службы. Несколько минут назад вам звонили по срочному делу, я пыталась с вами связаться, но никто не ответил.
– Кто звонил?
– Некий мистер Моуди. Он сказал, что это вопрос жизни и смерти.
– Проклятие!
– Доктор Делавэр!
– Все в порядке, Кэти. Будьте добры, дайте мне его номер.
Кэти продиктовала номер телефона, и я спросил у нее, не показался ли ей странным голос Моуди.
– Он действительно был возбужден. Говорил очень быстро – мне пришлось попросить его говорить помедленнее, иначе я не разбирала слов.
– Ладно. Спасибо за то, что позвонили.
– Был еще один звонок, после обеда. Хотите узнать, в чем дело?
– Всего один? Конечно.
– Вам звонил доктор – так, дайте-ка я правильно прочитаю его фамилию – Мелендрес… нет, Мелен-дес-Линч, через дефис.
А вот это был отголосок из прошлого…
– Он дал мне вот этот номер. – Кэти продиктовала телефон коммутатора, в котором я узнал номер его кабинета в Западной педиатрической клинике. – Сказал, что будет там сегодня до одиннадцати вечера.
Ничего удивительного. Рауль был признанный трудоголик в профессии, где такие встречаются сплошь и рядом. Мне вспомнилось, как я заставал его «Вольво» на стоянке перед клиникой, как бы рано ни приезжал и как бы поздно ни уезжал.