— Ни один мужчина не может заменить мне удовольствия попрыгать в седле, — заявила чопорная Джейн, догоняя проворного серого скакуна.
— А если эти вещи совмещать?
— Ни за что на свете. С ними хлопот не оберешься.
— С мужчинами?
— Но не с лошадьми же! Лошади знай себе жуют овес. А мужчины? Ты сколько сил и времени тратишь на своего мужа? — Лиз заметно погрустнела. — Вот видишь. Он же у тебя ребенок. Избалованный ребенок.
— Джейн, ты не знаешь… Я каждый день, прожитый с ним, стараюсь продлить…
— Иногда мы думаем, что живем с кем‑то, а на самом деле живем одни.
— Когда наступит действительное одиночество, мы поймем разницу!
— Лиз, посмотри на меня, я — одинокая женщина, но мне хорошо и спокойно.
— Да, ты права, лучше не иметь, чтобы не терять, но я имею. И не хочу потерять.
— Ты уверена, что имеешь?
— Да.
— Лиз, прости, если сделаю тебе больно, но у девицы, с которой я вчера видела Дэйва, была такая физиономия, будто имеет она, а не ты.
— В молодости так бывает.
— Ты ее знаешь?
— Да. Думаю, это была дочь Нортона. Помнишь Филиппа, скрипача?
— Конечно. Этакий мямля. У него еще жена — фурия.
— Бывшая. Она мать девочки.
— Этой малолетней шлюшки?!
— Джейн, она самая обычная девочка, трогательное существо. Я ей по‑своему благодарна.
— Она не понимает, что делает.
— Мы все не понимаем, что делаем, Джейн. Она, не желая того, взяла на себя часть моей работы.
— Как ты можешь так спокойно относиться к подобным вещам?
— Просто там, — Лиз указала на испещренное тяжелыми белыми облаками небо, — будет все равно, кто из нас играл какую роль, там останется только настоящее. — Она натянула поводья, и озадаченная Джейн едва поспевала, чтобы не упускать из виду роскошный хвост Остина.
* * *
Закрыв за собой дверь кабинета, Лиз сделала несколько шагов и машинально опустилась в прохладное кресло. Ее глаза упирались в пустоту. Проходившая мимо девушка в голубом медицинском халате остановилась возле нее.
— Вам нехорошо, леди? Может, успокоительное? — спросила она.
— Нет, спасибо… Где у вас здесь, я забыла, выход?
— По коридору направо.
Лиз встала и, не поднимая головы, двинулась в указанную сторону. Ее хлестнуло по лицу ветками разлапистого дерева в кадке — она пошла прямее.
Ключ никак не хотел попадать в замок зажигания. Лиз положила руки на руль и опустила на них голову. Шум ближайшей к стоянке улицы постепенно наполнял мысли равнодушной чепухой. Когда в соседней машине сработала сигнализация, Лиз решила, что впечатлений окружающего мира уже достаточно для следующей попытки. «У меня руки старухи», — подумала она, глядя на сеточку вен и коротко остриженные ногти. «Не отчаивайся», — ответил ей «меркури» тихим шипением мотора.
При въезде в Челси она чуть не врезалась в автобус. Многочисленные пассажиры обоих ярусов дружно направили в нее стрелы своих недоброжелательных взглядов, их водитель пожурил рассеянную автомобилистку длинным сигналом, заглушившим скрежет тормозов. Зажегся красный. Лиз остановила машину и с ненавистью уставилась на пешеходов: бегут себе, сами не понимают куда. Какая беспросветная глупость, эта повседневная жизнь! Мы расписываем себе каждый день, спешим куда‑то, чего‑то постоянно хотим, а в результате все равно недовольны, постоянно недовольны. И вот кто‑то решает сверху, что хватит, такому‑то и такому‑то составлять план на завтра больше не надо, и мы понимаем, что, в сущности, нам было нужно только жить, дышать, видеть и чувствовать, просто что‑то чувствовать, все равно что.
Хотя нет… Вот они торопятся выполнить свой суточный план: выбритые до ссадин менеджеры, заросшие художники, студентки в юбочках короче некуда, бизнес‑леди — до середины колена, бальзаковские дамы — до середины икры — и не знают никакого трагизма, обходят стороной бермудский треугольник, в котором она барахталась более двадцати лет, дыша воздухом, пропитанным соленой, обжигающей глотку водой. И только посмей кто‑нибудь из них, бегущих по суше, протянуть ей руку помощи!.. Она ответила бы взглядом, полным такого презрения… Лиз вздрогнула: в стекло ее машины стучали.
— Вы заснули?
Горел зеленый, по‑видимому, давно. Поток машин раздваивался сзади, объезжая ее «меркури» и соединялся в нескольких метрах от бампера.
Дэвид был дома. Лиз чувствовала его присутствие безошибочно. Для этого ей достаточно было переступить порог. Она поднялась наверх, в его любимую овальную комнату, выдержанную в бежевых тонах. Оторвавшись от телевизора, он изучающе оглядел жену. Ее нервозность не обещала ничего хорошего.
— Ты замечательно выглядишь. Этот костюм тебе к лицу.
— Полагаю, что выгляжу я просто ужасно.
— Тогда посмотри назад.
На журнальном столике стоял букет ее любимых маргариток, но это, кажется, только еще больше расстроило ее.
— Дэвид, нам нужно поговорить, выключи, пожалуйста, этот дурацкий фильм.
— Я не в лучшей форме для серьезных разговоров. — Он взял пульт в знак согласия, но, подумав, всего лишь переключил канал. — Представляешь, эти негодяи признали лучшей Энн. Ты же слышала, как она играет, она не понимает ничего в Шопене. Это все равно, что на скорость обводить трафареты и говорить, что рисуешь.
— Тебя это расстраивает?
— Скорее возмущает. Ты говорила с Ником по поводу концертов в Париже?
— Я не успела, Дэйв. Признаться, у меня были дела поважнее.
— Навещала доктора Лейка?
— Как ты догадался!
— От тебя пахнет больницей.
— Скоро тебе придется смириться с этим запахом.
— Кто это решил распоряжаться моими внутренностями?
— Если ты не умеешь этого делать, придется стараться другим. — Лиз стояла напротив него нависшим укором.
— Было бы странно, если бы это делал я сам.
— Дэвид, три года назад еще можно было что‑то изменить. Если бы не твое отношение к своему здоровью, не эти круглосуточные репетиции, не сигары через каждые десять минут, не посиделки с Джоном, не…
— Лиз, все было бы так, как оно есть сейчас. Точно так же.
— Ты даже не спросишь у меня, как оно есть сейчас. Ты что, все знаешь? Да, конечно, ты всеведущ, ты всегда знаешь все лучше других!
— Не стоит нервничать. Лиз, я не хочу, чтобы ты нервничала. — Он усадил жену на диван, сел рядом и обнял за плечи, касаясь губами ее волос. — Ну что там тебе наговорил Лейк? Я старая развалина? Пора на свалку?