– Джек Лейк! – закричала я. Кто еще мог это сделать? – Джек Лейк, если ты думаешь, что это…
Мой брат вновь запустил в меня снежок, попав прямо в лицо.
– Эмми, он сбоку у ворот! – крикнула Банти, невозмутимо готовя снаряды, бросив свой чемодан. – Сейчас я его…
– Это вряд ли, старушка, – и новый снаряд просвистел возле уха Банти.
– Мазила! – взревела я, наклоняясь за снегом. – Это ты-то пилот? Тебе не на истребителе надо летать, а податься в герл-скауты!
Джек разрядил в меня обойму снарядов, каждый из которых нашел цель.
– Леди, я пытаюсь дать вам шанс! – дразнился он.
Снег попал мне за шиворот, а перчатки совсем промокли.
– Ах ты, поросенок мелкий! – крикнула я в ответ.
Это прозвучало так безнадежно, что Джек покатился со смеху. В нем было пять футов одиннадцать дюймов, во мне всего пять и четыре.
– Как мы попадем внутрь? – шепнула Банти, которой тоже прилетело прямо в лицо: сейчас она была похожа на фонарь Белиши. – Он, должно быть, устроил засаду у черного хода.
Я фыркнула. Конечно, устроил. Как прекрасно: Европа, раздираемая войной, развязанной безумцем, Британия, сражавшаяся за свободный мир, и мы втроем, словно дети, играем в снежки. Казалось, что ничего не изменилось с тех пор, когда все было просто и мама с папой могли защитить нас от всего, что бы ни случилось.
– Нам остается одно, Бантс, – прошептала я в ответ. – Шарфы к бою, идем на таран.
Мы спрятали лица за промокшими шарфами. Банти натянула шляпку, а я оставила свой берет валяться посреди дороги.
Миссия была невыполнима, но мы были непреклонны и выиграли десять ярдов, бомбардируя моего братца снежками. В своей шинели и кожаных перчатках на расстоянии он был неуязвим, но мы подобрались ближе, и теперь он смеялся, глотая снег.
Он дрался, как лев, держа нас на расстоянии вытянутой руки, а мы порхали вокруг, как беспомощные птенчики.
Мы визжали, кричали и смеялись.
– Дети! Вы же простудитесь!
На пороге стояла мама, и едва услышав ее голос, мы сразу прекратили возню.
Опрятная, как всегда, спокойная, в бледно-голубом кардигане с ленточками и плиссированной твидовой юбке, мама качала головой, улыбаясь.
– Вы невыносимы. Я плохо вас воспитывала. Джек, иди и принеси Эмми ее беретку. Эммелина, хватит к нему приставать. Банти, иди-ка сюда, дай на тебя взглянуть. Ну же, быстрее!
Мы подчинились приказу, подобрали шляпы, чемоданы, сумки, брошенные в пылу битвы. Мама крепко поцеловала Банти, добавив, что та просто красавица, Джек криво нацепил мне берет на голову, а затем крепко обнял.
– Рад тебя видеть, сестренка. Жаль, что так случилось. Он просто болван. Как ты?
– Все в порядке, – я была тронута.
– Всему виной та жилетка, да? Мама говорила: непонятно, то ли это жилет, то ли штормовка. Неважно, главное, что ты скоро пробьешься в «Таймс».
Он улыбался, его голубые глаза блестели, а уши покраснели от холода. Сейчас ему можно было дать лет десять. Прежде чем я нашлась, что ответить, шутки кончились.
– Хочешь, я его найду и набью ему морду?
– Спасибо, не стоит. Так даже лучше. – Я покачала головой.
– Что, старой девой ходить? Ты серьезно? – Он явно не мог с этим смириться. – Что ж, как знаешь. Не переживай, у меня есть знакомые ребята. Джоко Карлайл, например. Хотя нет, он же только что обручился. Или Чейзер, он тоже парень что надо…
Он чуть подумал, заключив:
– Нет, Чейзер бабник. – Повел бровями, встряхнулся. – Надо будет об этом подумать, Эм.
Я кивнула, сделав вид, что согласна. Так было проще, чем убеждать его в том, что мне и одной неплохо.
– Пойдемте в дом. Я чувствую, как пахнет ананасом.
Моего предложения оказалось достаточно, чтобы отвлечь Джека от мыслей о моей помолвке с половиной его эскадрильи, и мы направились в прихожую. Мама помогла Банти снять пальто, спросив у нее странным голосом:
– Разве не чудесно, что у Эмми теперь все хорошо?
Банти, конечно, поняла, что на самом деле это означало: «Не надо мне врать, ее сердце разбито».
Я покашляла. Мама обернулась, накинув на руку пальто, обхватила мое лицо ладонями и широко улыбнулась.
– Дорогая моя, ты выглядишь замечательно!
Я догадывалась, что за этим скрывалось: «Я убью Эдмунда Джонса голыми руками».
– Спасибо, мамочка, у меня все нормально.
– Нет, правда!
– Правда.
– Вот и славно!
– Конечно!
Мама немного помолчала. Так можно было стоять довольно долго.
А потом притянула меня к себе, обняв с такой силой, как будто никогда больше не отпустит.
– Все мужчины – просто идиоты, доченька, – шепнула она. В ее голосе прозвучал гнев, но затем она смягчилась. – Разумеется, кроме твоего отца. Но остальные идиоты.
Я едва могла дышать. Если вся семья будет так меня обнимать, мне точно сломают пару ребер.
– Джек тоже хороший, – выдохнула я. – И дядя Грегори тоже, так что нет, не все…
Мама стиснула меня еще крепче.
– Конечно, девочка моя. Ты права. Не все. Молодец.
– Что, мама опять за свое? Все идиоты?
В прихожей появился отец.
– Здравствуй, Банти, как ты? – он поцеловал ее, и мама наконец отпустила меня. – На тебе все министерство держится? Не забывай исправлять ошибки за Черчиллем. Немцы сущие педанты, если дело касается грамматики.
Банти знала моего отца почти всю жизнь. Заверив его в том, что у мистера Черчилля с грамматикой никаких проблем, она опустила тот факт, что ни разу не видела его в министерстве и совершенно его не знала.
– У стен есть уши, доктор Лейк, – многозначно добавила она, и это возымело эффект.
– Твой отец гордился бы тобой, – сказал папа, и Банти сделала довольное лицо, как всегда, когда он упоминал ее родителей, которых она совсем не помнила.
Настал мой черед.
– Привет, папа, – поздоровалась я, и он поцеловал меня, затем нахмурился из-под очков.
– Никогда он мне не нравился. Первосортный негодяй. Мама твоя, конечно же, волнуется, но я убедил ее, что убиваться ни к чему – теперь у нас не будет дебильных внуков.
Он подмигнул мне.
– Думаю, это ее взбодрило.
– Спасибо, пап. – Таких длинных речей от отца я еще не слышала, а он сердечно пожал мне руку, добавил: «Хорошо сделано, цыпленок», хотя я ничего такого не делала. Я сняла пальто и шарф, повесив их на высокую викторианскую вешалку, доставшуюся нам от дедушки с бабушкой, и прошла за отцом в гостиную.