Слуга готов был помочь Дарсии снять плащ, но граф сделал это сам и, когда она осторожно, чтобы не растрепать элегантно уложенные на затылке локоны, сняла косынку, сказал:
— Я боялся, что в последнюю минуту что-то может вам помешать приехать ко мне
— Как видите, я здесь, — откликнулась на его слова Дарсия, не сумев скрыть радость в голосе.
Они прошли в гостиную, и граф сказал:
— Впервые вижу вас одетой по-настоящему модно; как я и предполагал, это вам очень к лицу.
Действительно, Дарсия долго решала, как ей одеться.
Она хотела, чтобы граф видел в ней профессионального агента по продаже предметов искусства и хозяйку Роуз-Коттедж, поэтому считала простенькие платья ее школьной поры вполне подходящими. Но сегодня вечером ее душа восстала против здравого смысла.
Часть платьев, приобретенных в Париже, Дарсия отвергла сразу, понимая, что они уместны лишь на балу, но у нее были и другие, несколько более скромные, но тоже несущие на себе отпечаток парижского шика и элегантности.
В конце концов она выбрала платье, которое маркиза посоветовала ей для первого выхода в свет. Оно было белым, сквозь украшавшие его изысканные и дорогие кружева была продернута узкая бархатная лента того же небесно-голубого цвета, что привел в восторг графа на картине ван Лу.
Платье подчеркивало ее тонкую талию и открывало белоснежные плечи, выглядывающие из пены кружев.
От матери Дарсии остались великолепные украшения, да и отец подарил ей достаточно драгоценностей, но она решила, что лучше обойтись без них, чтобы еще больше не разжигать любопытства графа.
Дарсия надела лишь тонкую бархотку с искусно выполненным миниатюрным портретом матери. Миниатюра была в эмалевой оправе с небольшими бриллиантами.
Как она и думала, граф сразу же обратил внимание на медальон.
— Какое великолепное обрамление у этой миниатюры, — сказал он, протягивая Дарсии бокал шампанского.
Она машинально поднесла руку к шее.
— Вы имеете в виду оправу? — наивно спросила она.
— Я говорю о вашей прелестной шейке, — ответил он.
Она покраснела, потому что не привыкла слышать от него комплименты, а он сказал:.
— Думаю, мне не стоит говорить вам, что вы выглядите великолепно. Ваш облик — само совершенство, как и все, что связано с вами.
Чтобы скрыть смущение, Дарсия стала разглядывать комнату.
— Вот картины, которые я всегда мечтала увидеть! — воскликнула она.
— Почему вы не скажете, что мечтали увидеть меня? — — спросил граф. — Вам должно быть стыдно за то, что вы пренебрегали мною все это время, и я жду, что вы компенсируете это особенной добротой ко мне сегодня.
— Я надеюсь компенсировать свое невнимание часами-игрушкой, которые непременно вызовут ваше восхищение.
— Всему свое время, — сказал граф. — Сейчас я радуюсь тому, что могу любоваться вами.
Дарсия была удивлена его необычным поведением, но объяснила это тем, что они встретились в другой обстановке, просто как мужчина и женщина, собирающиеся вместе пообедать, и, не занятые вопросами строительства и оформления, имеют право проявить интерес друг к другу.
Обед был объявлен, они прошли в столовую. Дарсия огляделась: в этой комнате не было ничего примечательного, за исключением картин, принадлежавших кисти выдающихся мастеров прошлого века.
— Мне хотелось бы еще показать вам чудесного Гейнсборо, — сказал граф, — но это в другой комнате, а мы не должны задерживаться, чтобы не заставлять вашего друга ждать нас.
— Да, конечно, — согласилась Дарсия. Желая доставить ему удовольствие, она перевела разговор на лошадей, потому что знала: хотя сейчас все внимание графа приковано к строительству, первое серьезное увлечение, бесспорно, продолжало играть важную роль в его жизни.
Ее отец держал скаковых лошадей везде, где бы они ни жили, поэтому Дарсия довольно много знала об этом предмете, чем весьма удивила графа.
— Вы так хорошо разбираетесь в скаковых лошадях! — воскликнул он. — Неужели вы занимаетесь и этим?
— Помните наш разговор, когда мы любовались видом с вашего холма? Я сказала тогда, что нам принадлежит не только то, чем мы владеем.
— Я понимаю, — сказал он. — Я и сам всегда это чувствую.
Граф немного помолчал, а потом добавил:
— На днях один человек спросил меня, почему бы мне не купить Венеру Боттичелли. Но ведь каждый раз, когда я бываю во Флоренции, я хожу смотреть на нее и знаю, что она принадлежит мне.
— Я чувствую то же самое.
— Вы бывали во Флоренции? — воскликнул он удивленно.
— Несколько лет назад.
Она вспомнила виллу, которая принадлежала отцу, пока не надоела ему, и прекрасную флорентинку, обществом которой он наслаждался, пока и это ему не приелось.
«Неужели любовь всегда так недолговечна?» — подумала Дарсия.
— Вы что-то затосковали, — неожиданно сказал граф. — Я никогда раньше не видел выражения грусти на вашем лице.
— Откуда вы знаете, что я чувствую в этот момент?
— У вас очень выразительные глаза, Дарсия, — ответил он, — и вы знаете, что нам часто не нужно слов, чтобы понять друг друга.
— Да, вы правы.
— Я многое понимаю в вас, — продолжал он, — и поэтому меня расстраивает, что между нами существуют барьеры, которые я не могу преодолеть, а вы до сих пор не хотите довериться мне.
Дарсия улыбнулась:
— Может быть, когда-нибудь позже.
— Ненавижу полуобещания! — резко сказал граф. — И мне не нравится, что я никогда не могу быть уверен, что увижу вас снова.
— Я всегда возвращаюсь, как та монетка из пословицы, — отшутилась Дарсия.
— Совсем неподходящее сравнение, — возразил граф. — Вы больше похожи на светлячка в темноте или, может быть, на звезду, мерцающую в ночном небе. Ваши глаза воодушевляют и окрыляют меня.
— Им и вправду дана такая власть над вами? — поддразнила его Дарсия.
— Еще совсем недавно я ответил бы отрицательно, — сказал граф. — Но теперь, ближе узнав вас, я говорю — да.
От того, как он произнес эти слова, у Дарсии перехватило дыхание, и сердце в груди замерло.
Время пролетело незаметно. Им было о чем поговорить, над чем посмеяться. Но они торопились успеть на встречу и не стали смотреть картины в других комнатах.
— Если вы не против, мы поедем в моей карете, — сказала Дарсия. Граф не возражал.
В холле она надела плащ и вновь накинула на волосы шифоновую косынку, обернув ее вокруг шеи.
Граф подумал, что она напоминает прекрасную леди Гамильтон с портрета Ромни, но не сказал этого, а только молча помог ей сесть в карету.