Черный ферзь - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Савеличев cтр.№ 99

И еще Теттигонии показалось, что штуковина дышала – тяжело, почти неприметно, точно вытащенный на берег дерваль.

– Оно умирает, – сказала замарашка и неожиданно для себя почувствовала так, будто из дырявого кулька выпало и закатилось в дырку давно хранимое лакомство. Какое отношение штуковина могла иметь вообще к чему-то съедобному замарашка понять не могла.

– Это же… Это же… – в последнее время у ржавоглазого непросто складывались отношения с четким выражением того, что он хотел сказать. Все больше попадались вот такие обрубки-недоделки фраз.

Теттигония сделала один шажок, другой, бочком, готовая дать стрекача, если штуковина чего-нибудь этакого выкинет. Поскольку ясного определения для “чего-нибудь этакого” не существовало, то замарашка все ближе и ближе подбиралась к странной мине, свалившейся на остров, судя по всему, из самого мирового света. Ей внезапно захотелось погладить штуковину.

Теттигонии даже почудилось, будто она различает издаваемые ею звуки, так непохожие на то, что она слышала прежде. Не работа механизмов острова, не пыхтение гидравлики, не гудение ламп, не грохот океана, не вой ветра, не топот ног, не голос Господина Председателя… Точно внутри внезапно забились тысячи разных сердец – от крохотных до огромных, каждое со своим ритмом, шумом, даже скрежетом, если только сердца могут скрежетать.

– Стандартный шлюп класса “пирог”, – сказал ржавоглазый. – В ГСП его так и называли – “пирог с начинкой”, хе-хе. Неприхотливая колымага – незаменимый Расинант для донкихотствующих покорителей Неизведанного. Передвигается немного лучше настоящего пирога, но чертовски устойчив к внешним воздействиям.

Теттигония остановилась, послушала, снова двинулась к штуковине… “пирогу”, поправила она себя.

– Как же ему досталось! – покачал головой ржавоглазый. – Одолеть точку перегиба, да еще получить в дюзы пару ракет. Сопляк, должно быть, перетрухнул. Или соплячка. Кто их теперь разберет. Начинка, одним словом.

Бок пирога уже на расстоянии вытянутой руки. Можно остановиться прямо здесь, не наступая на светящуюся лужу, натекшую из торчащих в разные стороны раструбов. Но Теттигонии хочется подобраться еще ближе и распластаться всем телом по пирогу, крепко к нему прижаться, как к чему-то родному, очень давно утерянному, а теперь чудом обретенному.

Ступать босой ногой в вязкую жидкость замарашка опасается. Может, это кровь пирога. Или начинка. А светится так ярко, что глаза невольно щурятся. Лучше не торопиться и поискать обходной путь. Осторожненько, осторожненько, по выпирающим волнами поелам, по скрученным в узлы трубам, хватаясь за свисающие кабели, ощущая себя жутко неповоротливой и одновременно – какой-то легкой, словно распухший живот наполняет веселящий газ. Так и кажется – подпрыгни на крохотном пятачке, свободном от опасной жидкости, и полетишь! Взмоешь под теплый бок пирога и, если повезет, уцепишься за него. Тут-то он и попался.

– Не трогай! – кричит ржавоглазый, но поздно – Теттигония уже ничего не может с собой поделать, ее притягивает, окутывает чем-то с головы до ног, не давая шевельнуться, потом в каждую частичку тела цепляется по крючку, которые расходятся в стороны, сначала растягивая несчастную замарашку, а затем и вовсе разрывая ее, обращая в полупрозрачное облачко, всасываемое сквозь поверхность пирога.

Нет ни боли, ни страха. Лишь узнавание. Сколько раз ей приходилось испытывать подобное в своих странствиях?

Миллиарды миллиардов не обследованных звездных систем, планет, прокаленных радиацией и промороженных космическим холодом каменных глыб.

Редкие вкрапления маяков вдоль проложенных сквозь пустоту межмировых магистралей.

Заброшенные станции наблюдений – останки безнадежных попыток планомерного освоения Периферии.

Мертвые корабли таких же мертвых ничтожеств, наконец-то осознавших бессмысленность собственного бытия.

Одиночество – вот что сжирало изнутри. Сколько раз рука тянулась к клавише экстренного сброса давления, срабатыванию которой не помешали бы давно обезвреженные “защиты от дурака”, и сколько раз срабатывала более надежная “защита от дурака”, вплавленная в душу Высокой Теорией Прививания.

Ей казалось – еще чуть-чуть невыносимости бытия и последние предохранители сгорят, падут оковы, скрепляющие душу и тело, и тогда придет желанное мгновение для последнего послания: “Прошу, никаких домыслов о содеянном”.

Порой она думала, что можно сделать совсем иначе. Достаточно ввязаться в такую авантюру, откуда у нее не окажется шансов выбраться. Мерзкое словечко “суицид” заменим на благородно-героические – “безрассудство”. Как там у нас со статистикой благородно-героического безрассудства? Где во вселенной расположен тот алтарь, на который больше всего возлагается человеческих жизней во имя Ее Величества Науки?

Что нам на это скажет Коллектор Рассеянной Информации вкупе с Глобальным Информаторием? Скажет свое обычное: “Предъявите, пожалуйста, ваш допуск”? Ну, ничего иного от вас и не ожидалось.

Человек Воспитанный тут же бы опустил руки и занялся другими делами, как и подобает Человеку Послушному. А вот Человеку, Решившему Одолеть Высокую Теорию Прививания, такой ответ как шило в одно место. Ведь недаром моей специализацией является “решение краевых задач в точках экстремума” – этакий эвфемизм для “задач, не имеющих решения”. Но тем лучше. Нет ничего скучнее, чем решать задачи, имеющие решения. Гораздо интереснее решать задачи, решения не имеющие.

Информационная оболочка реальности может рассматриваться как ее голографический слепок, где по капле воды можно узреть не только существование океанов, но и существ, их населяющих. Принцип полноты, если угодно. Нетривиальное обобщение теоремы Геделя, если кому-то понадобится точная ссылка.

Отсюда лемма: любая сколь угодно закрытая информация восстанавливается в своей достаточной полноте путем косвенных запросов. Сколько понадобится подобных запросов – одному богу известно. Вполне возможно, что бесконечно много. Но ведь математике неведомо понятие ограниченности человеческой жизни, верно? А потому даже такое решение, для индивида практической пользы не имеющее, все равно является решением.

Впрочем, есть еще и везение. Математикой оно тоже не формализуется, но для человека – единственный путь преодолеть собственной жизнью безнадежность краевых решений в экстремальных точках. Везение, когда гора отработанных информационных карт внезапно рождает смутно знакомое: “бутылка Клейна”, непонятно каким боком относящееся к задуманному предприятию, и вместо того, чтобы сбросить очередной запрос на пол, почти полностью укрытый листопадом аккуратно заполненных машинным стилом квадратиков, все-таки цепляешь его к стенке и глубоко задумываешься.

Нет, отнюдь не о “бутылках Клейна” и не о “листах Мебиуса”. О душе. Мир, отринувший трансцендентность человеческого бытия, никогда не принимает в расчет тот субстрат, из которого, в конечном счете, произрастают психология, социология, ответственность и, черт возьми, даже чувство прекрасного!