Песня учителя - читать онлайн книгу. Автор: Вигдис Йорт cтр.№ 31

Но тут кадр сменился: она сидела на пледе возле Акерсэльвы с бокалом красного вина, и облака снова плыли по небу, надвигаясь на нее, они окутали ее и почти подняли над землей. Ее фигура на экране сменилась кадром с хромой уткой, и Лотта в фильме воскликнула: «Заяц!» Зрители засмеялись, но незлобно, а может, Лотта не только видела плохо, но и слышала так же и толком не разобрала. На покалеченной утке, напомнившей Лотте своим увечьем зайца, камера замерла. Утка ковыляла позади всех остальных уток, а затем опять раздался голос Лотты, но звучал он совершенно иначе – наверное, эту запись Таге Баст сделал на лекции о «Мамаше Кураж», он тогда еще отказался снимать и записывал только ее голос. Утка ковыляла по берегу, а Лотта жалобно допытывалась у студентов: «Как бы вы поставили “Мамашу Кураж” сегодня?» Ответом ей было молчание, а бедная утка все ковыляла за своей стайкой. Лотта повторила вопрос, на этот раз громче и строже, голосом совершенно невыносимым, и она поняла, почему он решил не снимать, а только записать звук. Очевидно, Таге Баст видел, что ее лицо смягчает образ в целом, потому что голос, оторванный от изображения, выдавал такое моральное превосходство, такое надменное всезнайство, что вытерпеть его было невозможно. После вопроса снова воцарилась тишина, опять невыносимая, потому что никто из студентов на вопрос Лотты не ответил. «Как бы поступили вы? А вы?» – наседала Лотта, очевидно, тыча в студентов по очереди пальцем. Представить это было несложно, но студенты не отвечали, и тогда ее ужасный голос разразился тирадой о палестинской молодежи и стихотворением о том, что от войны страдают все бедняки. Наверняка лет тридцать назад эти строки казались ей свежими и оригинальными, однако сейчас напоминали речь на День конституции. И почти с радостью она услышала, как голос сорвался и в нем прозвучало нечто человеческое: «Безвыходное!»

Ковыляющую утку сменила чернота, за которой последовали обрывки фотографий, изуродованные лица и кубистская живопись, так что в голову полезли мысли о Катрин из «Мамаши Кураж». А потом, к счастью, внезапно засияло солнце, по переулкам зашагали довольные прохожие, спешащие по своим делам, и Лотте стало легко – такой легкостью ее всегда наполняли солнце, дневной свет и весенняя суматоха. Легкость не покидала ее до тех пор, пока она не увидела себя с кружкой пива в пабе «У Тедди» и не услышала робкий голос Таге Баста. Тот спрашивал, не думает ли она, что ее лекции производят на студентов гнетущее впечатление.

Когда она услышала этот вопрос, лицо ее исказилось и стало похожим на кубистский портрет. Лотта уткнулась лбом в столешницу – в фильме она просидела так очень долго, кажется, на самом деле сидела она там меньше, впрочем, вероятно, она потерялась во времени или он отредактировал запись. На экране Лотта вдруг стоит у себя на кухне и улыбается – улыбка получилась у нее почти красивой: она кладет перед собой вешенки и принимается нарезать их, как была, в сапогах и куртке, а в контексте предыдущих кадров выглядит это как чистой вводы безумие.

Дальше камера Таге Баста запечатлела вымышленный пожар – как будто бы дом Лотты объят огнем, пламя пожирает гостиную, а хозяйка дома готовит грибы и счастливо улыбается, не ведая, что огонь движется в ее направлении. Лицо в объективе безжалостной камеры было морщинистым и обвислым. Даже не верится, как в голову ей вообще могла закрасться мысль, что человек с камерой – то есть Таге Баст собственной персоной – вообще питал к ней какие-то иные чувства, нет-нет, она даже думать об этом не желает, такой накрывает ее стыд.

Действие переместилось в Академию искусств. Лотта рассказывает о «Кавказском меловом круге». Камера остановилась на лице несчастной студентки, которую инстинкты соперничества заставили убить ребенка – а поступок этот, судя по всему, спровоцировала сама Лотта, как будто стремясь выставить напоказ свойственную именно этой студентке бесчеловечность, и зрители сочувственно заохали. Но еще хуже – это изумленное аханье, последовавшее, когда студенты покинули аудиторию, оставив Лотту в одиночестве с искривленным в немом крике лицом.

И когда она вышла из аудитории, всем стало ясно почему, и, наверное, они задались вопросом, не к реке ли она направилась, чтобы там разделить участь голодной утки, которой вскоре суждено было утонуть. Оставшись один, Таге Баст вытащил из мусорного ведра выброшенный Лоттой листок и заснял крупным планом строки: «Тому, кто хочет совершить революцию, следует начать с себя. Хороших выходных!»

Фильм вполне мог на этом и закончиться, идея была ясна, однако Таге Баст решил этим не ограничиваться, он будто бы поставил перед собой задачу сделать Лотте побольнее. Вот он входит в грязноватый паб, куда шесть дней назад Лотта заглянула впервые в жизни. Кадры, где Лотта сидит на видавшем виды кресле, чередуются с теми, на которых Лотта Бёк предстает как любительница цветов, зайцев и уток, но не людей и особенно не собственных студентов – на них она не обращает внимания, даже если те готовы вот-вот расплакаться. Камера приближалась и сначала взяла крупным планом пустой бокал на столике, затем – наполовину полный, после чего Лотта бросилась вперед. В последнем кадре фильма, застывшем на экране на целую вечность, ее рука тянулась к объективу.

Ей хотелось убежать, казалось, будто она стоит голая посреди площади, но тут включился свет. Зрители захлопали, не из вежливости, а восхищенно, они повскакивали с мест и аплодировали стоя. Увиденное явно их растрогало, да и саму Лотту взволновал образ этой растерянной женщины, так что она тоже прониклась какой-то странной нежностью к той, кем была и не была она сама, к собственной искаженной и усложненной сущности, проясненной и разжеванной, втоптанной в грязь и вознесенной в высшие сферы, разоблаченной и облаченной в чужое одеяние.

Выйдя вперед, Таге Баст раскланялся. Лотту он не видел – она пряталась за спинами двух здоровяков. Те поднялись, а она, единственная в зале, осталась сидеть, но этого никто не заметил, потому что сидела она позади всех. И лишь в тот момент, когда первые зрители повернулись и стали надевать куртки, Лотта подошла к двери, распахнула ее и бросилась прочь, домой.

Телефон несколько раз звонил, но номера были незнакомые, поэтому Лотта не отвечала, собиралась было вообще его выключить, но решила дождаться сообщения. Оно пришло в пятнадцать минут девятого. «Дорогая Лотта. Вам самой выбирать, как на это смотреть».

«Убого», – подумала Лотта. Отмахнуться от нее такой фразой, такой формулировкой, прекрасно зная, что именно он натворил, да и хотел натворить, и получилось это у него отлично, – из древней, затасканной витгенштейновской иллюзии заяц-утка, ^[7] которую так обожали студенты-первокурсники, ему удалось выцедить на удивление много.

«Незрелые студенты-первокурсники», – подумала она, но тут же поняла, что цепляется за свой прежний язык, пытаясь защититься от того, что увидела в фильме, а ведь она и правда там что-то увидела. Лотта же была так непоколебима в своем намерении принять то, что увидит, с открытым сердцем, и вот она это увидела, так что же – теперь она станет отрицать это или скрываться? Значит, все ее самоувещевания о том, что правду о себе следует принять, – это всего лишь самодовольные фразы, которые Таге Баст заметил? Нет, не заметил, разоблачил.