Философия без дураков. Как логические ошибки становятся мировоззрением и как с этим бороться? - читать онлайн книгу. Автор: Александр Силаев cтр.№ 70

Единственное основание, по которым мы могли бы согласиться с чем-то подобным – докажите, что это налог на случайность второго рода. Сейчас поясним. Случайность первого рода – то, что все люди разные, и разные люди стремятся к разному количеству благ, статусу, судьбе, и разница в достижении стремится к тому, чтобы соответствовать разнице между теми, кто достигает. Это нормально. Если бы это кого-то возмущало, то это был бы протест против того, что вообще существует какое-то различие в мире. Волки едят зайцев, а почему не зайцы едят волков? Если отбросить нюансы и риторические приемы, то социалистов волнует примерно такой вопрос. Далее начинаются поиски ответа. Но не бывает правильных ответов на неправильные вопросы. В итоге мир, где волки и зайцы ели бы друг друга поровну или дружно перешли бы на фотосинтез (обычно практика социалистов сводится к чему-то такому), оказывается плохим и для волков, и зайцев, и геобиоценозов в целом. Не трогайте случайность первого рода – лишь оптика нашего зрения трактует это как случайность. В терминах мира это необходимость, так просто есть – и все. «Почему это – заяц, а это – волк?» По кочану.

Но случайность второго рода действительно представлялась бы нежелательной. Она подразумевает различие между тем, что люди имеют, которое не стремится к соответствию тому, кем они являются: «Почему он такой глупый и такой богатый? Потому что он родился в нужной семье».

Против феодализма либерал и социалист обычно договорятся, но потом поссорятся. Поссорит вопрос, что человек имеет право получить при рождении, какие преимущества перед другими людьми.

С точки зрения крайнего социалиста – никакие. Он с сожалением согласится, что его идеал до конца не реализуем, но стараться в направлении надо. Как стараться, мы тут шутили, хотя это почти не шутки: вегетарианство (свинья тоже человек), налог на красоту, барщина по средам для фотомоделей и т. д. Если равенство желательно в генах, то тем более в мемах: детей изымать из семьи и учить строго одинаково. Иначе умные родители научат ребенка умному, а глупые – глупому, это неравенство. И конечно, никакого наследства. Налог на него должен быть столь прогрессивен, что крупные состояния на 99 % падали бы в казну. Можешь завещать сыну козу, а завод достанется государству.

С точки зрения либерала, законным неотчуждаемым преимуществом является почти все, что можно получить при рождении. Гены, знания и вся собственность. Единственное, что нельзя получить, – неотчуждаемые привилегии. Ради этого, в частности, делались буржуазные революции. Справедливость для либерала – это минимизация исключительно случайности второго рода, как дельты между быть и иметь.

Привилегии цементируют эту дельту. Неважно, сколько фишек тебе отсыпали перед началом игры. Главное, чтобы по ходу игры их можно было проиграть все, и правила заставляли ставить на кон. Считается, что жизнь достаточно длинна, чтобы с нуля можно было забраться в любую гору – раз, и с любой горы съехать в ноль – два.

Социальных этажей может быть сколько угодно, и какая угодно разница между пентхаусом и подвалом – главное, чтобы ходили лифты.

Если эти условия выполняются, то общество считается приближенным к справедливости. Например, монарх и феодал почти не могут потерять свой статус, как бы плохо ни играли (исключения, когда для потери статуса человеку приходится терять голову, лишь подтверждают правило). А президент – может, поэтому либерал за республику. Аналогично, капиталист всегда держит капитал на кону, если это правильный капитализм, а наследная аристократия – нет. Заметим, что в формально социалистических странах кастовости может быть больше, по сути, это возврат к модели наследной аристократии при большем участии народа в пироге. Для либерала это – несправедливость. Лучше небоскреб с лифтами, чем пятиэтажка с блок-постами на лестничных клетках.

Единственное, что, возможно, мучило бы либерала – сомнение в том, какую роль в «успехе» играет случайность. Настоящая, то есть «второго рода». Понятно, что какую-то играет. Если доказать, что слишком большую, это могло бы сдвинуть в сторону социалистической аксиологии. При этом нужно еще второе доказательство, что борьба с выявленной случайностью не приведет к большей несправедливости. Например, можно обложить огромным налогом все крупные выигрыши в лотерею, но это сделает лотереи лишь более несправедливыми. Там и без того плохое матожидание, налоги сделают его ужасным, в чем смысл? Кстати, по той же логике надлежит частично компенсировать крупные проигрыши в казино, но это лишь налог на всех в пользу лудоманов, не более.

Можно платить из общего бюджета всем жертвам несчастных случаев, но зачастую несчастный случай – следствие реализации взятых рисков. Например, есть опасные виды спорта. Пока все хорошо, спортсмен получает деньги, славу, восхищение зрителей. Получается, что общество компенсировало бы его риск, никак не участвуя в его бонусах. Вряд ли это справедливость. Также можно острый приступ почти любой болезни рассматривать как своего рода несчастный случай и скидываться на компенсацию пострадавшему. Но слишком часто сама болезнь лишь вероятностное следствие образа жизни, и если выкупать риски всем миром, то это опять подарок худшим от лучших. В конце концов, человек мог застраховаться, не так ли? То, что мы сейчас говорим, может показаться банальностью. Менее банальным будет вывод.

Вопреки ожиданиям, собес уменьшает справедливость в мире.

Голосуем за Колумба. – Большинству прогресс не нужен. – Героин в аксиологии. – Что мы скажем гандболисту? – Правильно то, что по правилам.

Возвращаясь к Ролзу, его модель, будучи реализованной, подрывала бы эволюцию тем, что учитывала только ныне живущих. Модель кажется воплощением альтруизма, но вообще-то это групповой эгоизм, где будущее принесено в жертву настоящему.

Допустим, в обществе появляется некое перспективное меньшинство. Оно обладает перевесом в знании, быстро подбирает под себя ключевые ресурсы и доминирует. Перед вуалью никто не знает, будет ли он в этом меньшинстве, но само слово меньшинство говорит, что, скорее всего, не будет. Значит, он будет за то, чтобы свести перевес к нулю. Если в будущее проходит только что-то одно, а другое обречено на гибель, справедливость, понятая по Ролзу, требует уничтожить носителей лучшего знания вместе с ним самим.

Если ставить вопрос на такое голосование, Колумб не должен был открывать Америку. Ее вообще запрещено открывать. Перед нами, как положено, вуаль. Вопрос ставится на голосование тех, кого он касается непосредственно здесь и сейчас. Инки, ацтеки, возможные конкистадоры. Кого больше? Кого сильнее касается?

А теперь смотрим вдолгую. Левые сторонники Ролза полагают, что максимизируют счастье людских существ. Измеряется это, вероятно, в человеко-часах существования, признаваемого сносным. В каком сценарии – открытой или навсегда закрытой Америки – этого в итоге больше? Оберегая инков и ацтеков XVI века, мы приговорили бы к нерождению сотни миллионов людей. Главное, что принесли европейцы на континент, – знание и технологии. Они, в свою очередь, подняли плотность населения в разы и на порядки. А «совокупное счастье» – это прямая функция от общего числа существ и косвенная от их знаний, так ведь?