— Обещаю вам, что буду делать это, — тихо сказал лорд Брэйдон.
Он уже был в вечернем костюме, когда вдруг вспомнил, что у него нет плаща.
Во всяком случае, он не имел возможности забрать свой плащ оттуда, где оставил его прошлой ночью.
Уоткинс, однако, никогда не терялся.
Он нашел плащ, принадлежавший владельцу апартаментов и схожий с плащом лорда Брэйдона.
— Я уверен, милорд, — промолвил Уоткинс, накидывая его на плечи своего господина, — этот джентльмен не будет возражать, если мы одолжим его вещь, тем более — ради такого хорошего дела!
— Ради Бога, Уоткинс, оберегайте мисс Лоилию, — сказал лорд Брэйдон. — С моей стороны непростительно позволить ей участвовать в этом деле, но я не представляю иного способа определить, права она или нет, утверждая, что ее отца держат в этом доме.
— Я, Не задумываясь, поставлю последний фартинг, милорд, на то, что она права, — ответил Уоткинс.
В его тоне слышалась самоуверенность, которая при иных обстоятельствах вызвала бы раздражение у лорда Брэйдона.
Теперь же он лишь произнес:
— Если окажется, что она ошиблась, уведите ее оттуда как можно скорее.
— Я так и поступлю, милорд.
— Убедитесь, что кучер — надежный человек.
— Мы платим ему достаточно, чтобы он был надежным человеком! И я уже велел ему ждать на другой стороне дороги под деревьями. Оттуда он много не увидит.
Как всегда, Уоткинс предусмотрел все до мелочей.
И тем не менее, когда лорд Брэйдон прощался с Лоилией, инстинкт подсказывал ему, что следует отменить эту затею.
Он хотел бы отвезти ее обратно в Англию, где по крайней мере она будет жива и вдали от опасности.
Ни в одном из своих многочисленных приключений он не был обременен присутствием молодой девушки и не предполагал, что подобное может когда-нибудь случиться.
Однако он не хотел, чтобы Лоилия догадывалась о его страхах, и, убеждая ее быть осторожной, он сказал:
— Если что-либо сорвется, ускользайте оттуда всеми возможными способами и возвращайтесь сюда. Вы понимаете?
— Конечно, понимаю, — ответила Лоилия. — И не беспокойтесь. Я попытаюсь мысленно передать папе, чтобы он был готов помочь мне, когда я обнаружу его и проберусь к нему.
Лорд Брэйдон хотел бы разделить ее уверенность, если б мог.
Однако все, что ему удалось сделать, — это улыбнуться ей, прежде чем дни втроем спустились вниз.
На Лоилии было длинное пальто, которое они также позаимствовали у хозяина квартиры.
Пальто было мужское и доходило ей до щиколоток.
Она выглядела довольно странно, но лорд Брэйдон быстро провел ее через холл, где, кроме швейцара, никого не было.
Экипаж с кучером, которому, по словам Уоткинса, можно было доверять, ждал у подъезда.
Как только они отъехали, Лоилия сняла с себя пальто.
Лорд Брэйдон поднял крышку ящика, служившего сиденьем для пассажиров, располагавшихся спиной к лошадям.
Под крышкой с прикрепленной к ней подушкой для сиденья было пустое пространство.
Оно могло использоваться для хранения провизии в длительном путешествии или для багажа пассажиров.
Этого пространства было едва достаточно, чтобы Лоилия могла втиснуться в него.
Так она и поступила, оставив крышку открытой.
Пораженный до крайности лорд Брэйдон увидел ее в одеянии, напоминающем костюм ныряльщика.
Оно плотно облегало ее тело, не стесненное теперь в движениях юбками.
Лорд Брэйдон полагал, что этим облачением снабдил ее Уоткинс.
Не менее изумлен он был и тем, что она совершенно не стеснялась своего наряда и не пыталась извиниться за свой вид.
Он отнес это насчет ее молодости, а также отсутствия опыта в отношениях с мужчинами, несмотря на свою красоту.
К тем же, кого встречала, она, очевидно, относилась с презрением.
Ей не приходило в голову смущаться или вести себя, как подобает скромной девушке, когда речь шла о таком серьезном деле, как спасение жизни отца.
Лорд Брэйдон пребывал в гораздо большем страхе и тревоге, чем Лоилия.
Он хорошо сознавал те ужасные последствия, которые ожидают их, если вся эта затея обнаружится.
Они подъехали к дому, и, когда он вышел из экипажа, Лоилия скрылась в ящике под сиденьем.
Часовые взяли на караул, Уоткинс позвонил в колокольчик, и старый дворецкий открыл дверь.
Лорд Брэйдон был встречен почтительными приветствиями.
Как только он вошел в дом и дверь за ним закрылась, Уоткинс сказал часовым:
— Я бы тоже не отказался сейчас от хорошего обеда! Целый день на ногах: «Сделай то! Сделай это!» Некогда даже выпить, не то что закусить!
— Я понимаю вас, — ответил часовой, который был помоложе. — Мы тоже вот стоим и стоим здесь. Когда солнце — жарко, когда ветер — холодно.
Все трое рассмеялись, как от хорошей шутки, и Уоткинс предложил:
— Знаете что? Пойду-ка я выпью. Там у меня бутылка в коляске. И вам, ребята, принесу по кружке. Не против?
Часовые молчали, пока старший осматривал улицу.
Она была пустынная, и под деревьями никого не было видно.
Днем тут гуляли дети с нянями и гоняли мяч ребята, теперь же все ушли домой.
— Если мы будем смотреть в оба, — сказал старший, — все будет в порядке.
— Вот и отлично, — обрадовался Уоткинс. — Не люблю пить один. Я переправлю коляску на другую сторону дороги, и никто не увидит, что я там делаю.
Он посигналил кучеру, чтобы тот переместился под деревья.
Затем подошел к экипажу сзади, где на ремнях между колесами висела корзина.
Он открыл ее и напил себе кружку кларета из бутылки.
Достал еще две кружки и наполнил их из другой бутылки.
Эти кружки он вручил часовым со словами:
— Сейчас принесу свою кружку, и мы выпьем вместе до дна.
Они подождали его.
Он возвратился со своей кружкой и с бутылкой кларета, из которой наливал им.
Произнеся тост: «За подружек! Пусть они всегда будут хорошенькими и сговорчивыми!»— он опустошил свою кружку.
Немцы рассмеялись.
Уоткинс предложил им выпить еще и вновь наполнил их кружки.
Затем вернулся к экипажу и убрал бутылку в корзину.
Вскоре часовые показались ему словно бы окаменевшими.
Хотя они все еще держали кружки в руках, их винтовки были уже за плечами.