С этой целью я предлагаю другой трансцендентальный и положительный принцип публичного права, формула которого должна быть следующей:
«Все максимы, которым необходима гласность (чтобы достичь своей цели), согласуются и с правом, и с политикой».
Ибо если эти максимы могут достичь цели только с помощью гласности, то они должны соответствовать общей цели общества (счастью), согласовываться с которой (делать общество довольным своим состоянием) – истинная задача политики. Но если эта цель должна быть достигнута только благодаря публичности, т. е. благодаря устранению всякого недоверия к политическим максимам, то и они должны быть в согласии с правом общества, так как только в этом одном возможно соединение целей всех. Дальнейшее изложение и разъяснение этого принципа я должен отложить до другого случая; а увидеть то, что он есть трансцендентальная формула, можно, устранив все эмпирические условия (учение о счастье) как содержание закона и направив внимание только на форму всеобщей закономерности.
* * *
Если долг, если основанная на нем надежда состоят в том, чтобы реализовать, хотя бы в бесконечном приближении, состояние публичного права, то вечный мир, о котором до сих пор ложно возвещали мирные договоры (закреплявшие всего лишь состояние перемирия), представляет собой не пустую идею, а задачу, решение которой достигается постепенно и (так как время, необходимое для одинаковых успехов, становится все короче) непрерывно приближается к осуществлению.
Благая весть о близком заключении договора о вечном мире в философии
[171]. 1796
Первый раздел. Радостная надежда на близость вечного мира от низшей ступени живой человеческой природы к ее наивысшей – философии
Хрисипп
[172], как и подобает стоику, решительно заявляет: «Природа вместо соли дала свинье душу, чтобы не протухнуть»
[173]
[174]. Такова низшая, до всякой культуры, ступень природы человека, а именно животный инстинкт. Здесь философ как бы бросил взгляд провидца на физиологические системы нашего времени; только теперь вместо слова душа предпочитают пользоваться словами жизненная сила (что вполне справедливо, ибо по действию можно судить о силе, которая его вызвала, но не об особой, роду этого действия свойственной субстанции); а жизнь находят в воздействии раздражающих сил (жизненных возбудителей) и в способности отвечать на раздражающие силы (жизнеспособность). И здоровыми называют тех людей, у которых пропорциональное раздражение не вызывает ни слишком сильного, ни совсем слабого действия: в противном случае животная деятельность природы переходит в химическую, следствием чего является гниение, которое следует не из умирания и самой смерти (как обычно думали); напротив, предшествующее гниение заканчивается смертью. Итак, природа в человеке предстает здесь еще до ее очеловечения, то есть в своей всеобщности, как она действует на животном уровне, чтобы затем только развить те ее силы, которые человек может использовать по законам свободы. Однако эта деятельность и ее возбудитель являются еще не практическими, а только механическими.
А
О физических причинах философии человека
Если отвлечься от самосознания, которое является свойством, отличающим человека от всех других животных, благодаря которому он есть животное разумное (и только благодаря единству сознания в него вложена душа), то склонность использовать эту способность для умствований – мало-помалу методически и исключительно умствовать с помощью понятий, то есть философствовать, и тем самым в полемике задирать другого своей философией, то есть дискутировать, а поскольку без эмоций обойтись нелегко, то и браниться в защиту свой философии, объединив оружие друг против друга (школа против школы, как войско против войска), вести настоящую войну, – то эту склонность, говорю я, более того, увлечение, должно рассматривать как одно из благотворных и мудрых установлений природы, которым она пытается отвести от человека большую беду – заживо протухнуть.
О физическом воздействии философии
Философия есть здоровье разума (status salubritatis), в этом ее воздействие. Но так как человеческое здоровье (как сказано выше) является нескончаемым заболеванием и новым выздоровлением, то одной только диетой практического разума (например, его гимнастикой) нельзя добиться того, чтобы поддержать равновесие, которое называется здоровьем и висит на волоске; однако философия должна (терапевтически) воздействовать как лекарство (materia medica); для ее применения требуются фармакопея и врачи (только эти последние вправе предписывать лечение); причем полиция должна бдеть о том, чтобы только профессиональные врачи, а не простые любители советовали, какую философию следует изучать, и чтобы эти последние не превратили в шарлатанство искусство, основ которого они не знают.
Пример лечебной силы философии дал философ-стоик Посидоний
[175] в эксперименте над самим собой в присутствии Помпея Великого
[176] (Cicer., tusc. quest., lib. 2, sect. 61
[177]): увлеченно полемизируя с эпикурейской школой, он превозмог жестокий приступ подагры, боль от которой проявилась только в ногах, не достигая сердца и головы. Доказательством непосредственного физического воздействия философии, о котором с ее помощью предумышляет природа (телесное здоровье), служит то, что Посидоний настойчиво провозглашал, что боль не является злом
[178]
[179].