Третья сторона - читать онлайн книгу. Автор: Макс Фрай cтр.№ 54

Но ладно, задним числом правила не меняются, согласился играть наугад, значит, будем играть наугад. Благо никто не мешает прекратить любую из жизней сразу, как только она надоест.

Впрочем, справедливости ради, последняя из череды женских жизней более-менее удалась. Он тогда родился совсем молодой женщиной Анной восемнадцати лет, которая была так худа и вызывающе некрасива, что родня, отчаявшись найти ей хоть плохонького жениха, отправила её в монастырь.

Монастырская жизнь оказалось спокойной, размеренной; тяжёлой работы хватало и там, но у Анны оставалось время на чтение, к которому она приохотилась, и раздумья – наивные, простодушные, но ему были дороги не результаты её размышлений, а сам процесс. И на небо Анна даже в течение одного дня смотрела чаще, чем все предыдущие вместе взятые за всю свою жизнь. И молилась, вполне понимая, что делает, а иногда даже, ощущая, с Кем говорит. И то ли от этих молитв, то ли от размышлений, то ли просто от частых взглядов на небо опостылевшей ему подлой, разрушительной робости постепенно становилось всё меньше. В Анне, а значит, и в нём.

В общем, жить женщиной Анной оказалось вполне ничего, хотя всё-таки нудновато: её жизнь была слишком бедна на события, а он любил путешествия и приключения, ради них, собственно, и полез когда-то играть. Казалось бы, какие проблемы, надоело – завязывай. Но ему слишком многое нравилось, чтобы завязать. Аннины ежедневные размышления над книгами, доверчивые молитвы, наивные мечты о будущей вечной жизни, трогательные воображаемые миры, населённые лучезарными ангелами и кроткими девами, способными бескорыстно любить. И небо – какое же там было небо! Каждый день разное, даже если смотреть близорукими Анниными глазами. А может, как раз именно её восторженными глазами небо виделось красивее себя самого.

Ради одного только этого неба имело смысл оставаться Анной подольше. Ещё неизвестно, кем придётся родиться потом.

Так засиделся, что обычная, так называемая естественная, природная смерть пришла раньше, чем ему окончательно надоело быть Анной. И это тоже был любопытный опыт, не хуже, чем вся остальная Аннина жизнь. Когда природная смерть приходит забрать по закону положенного ей человека, а в глубине его существа находит тебя и из сокрушительной силы вдруг становится робким немым вопросом: «ой, а что я тогда тут делаю?» – это всё-таки очень смешно. А великодушно сказать ей: «ладно, валяй, ты в своём праве, да и я уже вполне наигрался», – оказалось приятно. Вот что, наверное, имели в виду старшие, когда говорили, что великодушие – высшее проявление силы. Прежде просто верил им на слово, но не понимал.

Ну и увидеть себя чужими глазами – очень условно «глазами», на самом деле, у человеческой смерти нет никаких глаз, поэтому правильнее будет сказать: ощутить себя чужим ощущением – оказалось очень полезно. Одно дело теоретически знать, что в игре, согласно правилам, ты можешь своей волей приблизить или отсрочить гибель всякой фигуры, и совсем другое – на практике выяснить, сколь велика твоя власть. Вон даже слепая сила, повелевающая всеми телами этого мира, рождёнными специально для её пропитания, трепещет и готова тебе уступать.

Эту её готовность к повиновению он запомнил на будущее. Мало ли, вдруг пригодится. Старшие говорили, бывают такие жизни, которые даже ради возвращения к своей изначальной природе ни за что не захочется обрывать.

* * *

Анну проводил, можно сказать, с почётом. Иными словами, не бросил сразу, в момент расставания с телом, как бросал остальных, не беспокоясь, что будет дальше – что-нибудь да будет, какое мне теперь дело, – а был рядом, то есть отчасти остался Анной, насколько такое вообще возможно после человеческой смерти, пока не убедился, что ей и одной совершенно не страшно, а ему самому дальше хода нет.

Сразу после Анны родился мальчишкой Симоном, всего пяти лет. Быть мальчишкой Симоном ему сперва так понравилось, что почти рассердился на случай, определяющий ход игры: ну почему мне сразу же, с первой попытки такое сладкое не досталось? Я же мог заскучать, всё бросить, найти себе другое занятие и никогда не узнать, что среди бесконечных возможностей этой игры есть по-настоящему выигрышный билет: просыпаться счастливым, подолгу обниматься с матерью, кататься на плечах обожающего тебя отца, любить своих старших братьев и дворовых собак так сильно, что от этого хочется громко орать, неутомимо носиться с другими детьми, плавать, нырять, смеяться, дразниться, драться, мириться, клясться в дружбе навеки, свято хранить свои и чужие тайны, доверчиво слушать сказки, мечтать о будущих чудесах, жить с таким сосредоточенным упоением, словно ты – Творец, вот прямо сейчас создающий свою Вселенную, которая одновременно создаёт самого тебя.

Но потом мальчишка Симон подрос, и всё изменилось. Куда-то подевалась безмятежная радость, на смену восторгам пришло постоянное раздражение, веселья почти не осталось, зато резко прибавилось скучных дел, сказки стали казаться глупыми, мечты о далёких краях и чудесных подвигах свелись к мечтам о соседских девчонках; короче, как подменили мальчишку, его детская жизнь была чудом, а стала – сплошная тоска.

На самом деле, ничего страшного, нормальный этап; старшие говорили, с людьми такое часто случается, и оно не обязательно навсегда. У всех по-разному, и заранее никогда не понятно, как сложится, поэтому надо уметь выжидать, верить и сохранять оптимизм, жизнь – чья угодно! – порой преподносит такие удивительные сюрпризы, что глупо лишать себя шанса узнать, как могло бы быть.

В общем, прекрасно он всё понимал, но разочарование было столь велико, что умер, можно сказать от горя, не дожив до семнадцати лет, и впервые всерьёз на себя рассердился. Как на кого-то чужого и неприятного. Прежде даже вообразить не мог, что бывает и так.

После смерти мальчишки Симона игра долго не клеилась, и он даже отчасти этому радовался, как будто хотел наказания, теоретически, для него невозможного, и, вопреки этой невозможности, всё-таки получил. Как будто восемнадцать пустых, нелепых и скучных жизней подряд выпали не просто так, не по воле случая, как всегда бывает в игре, а в отместку за допущенную ошибку. Пошёл на поводу у недостойной игрока слабости – теперь терпи.

И он честно терпел. Все эти восемнадцать жизней, которые, положа руку на сердце, доброго слова не стоили, не прекращал на второй же день, содрогаясь от скуки и отвращения, а влачил их долгие годы. Ну, то есть, условно долгие. Лет по пять-шесть каждую. Потому что всё-таки не железный, как в таких случаях говорят люди. Хотя видел он это железо, металл как металл, ничего особенного, будь он и правда железным, это вряд ли бы помогло.

Иногда думал, что напрасно ввязался в игру, не такая она захватывающая, как расписывали другие. Однообразная и выматывающая. И довольно жестокая, причём не только к фигурам, но и к самому игроку.

Чуть не бросил всё к чёрту, благо правила не запрещают выходить из игры по собственной воле до срока, даже старшие слова дурного не скажут, только пожмут плечами: ладно, дело хозяйское, захочешь, снова попробуешь когда-нибудь потом. Но решил, что сдаваться в самом начале пути недостойно. Надо сделать хотя бы первую сотню ходов. Старшие говорили, после этого начинается самое интересное. То есть, не обязательно именно после сотого хода, дело не в круглых числах, а просто когда перестанешь быть совсем уж неопытным новичком.