— Я его знаю, — сообщил мне Джим. — Видел, когда принесло ветром газету. Он у вас главный.
— Все верно, — ответила я, с изумлением глядя на канцлера. Он был в таком же строгом и скромном костюме без каких либо знаков отличия, как в день нашей первой встречи. Подтянутый, аккуратный, и, вроде бы, ничем не отличающийся от можества обычных людей. Ключевое слово здесь "вроде бы" — обычным он точно не был. Ни с того, ни с сего вдруг стало неловко от мысли, что я выгляжу, как помощник конюха. Пришлось спрятаться за спину Зи.
"Странно. Минуту назад это меня не волновало."
— Барышня Авлониа Ронда, выйдите вперед, пожалуйста, — Его Сиятельство не повысил голос, но непостижимым образом он разнесся по залу, я была уверена, что канцлера слышит каждый. — Ваша способность известна уважаемому суду. Взгляните на обвиняемого и скажите, видите ли вы вину.
"Нужно ли делать книксен перед правителем, если на мне — штаны из портьеры? Боги, какой ерундой я страдаю…"
— Ваше Сиятельство, мне плохо видно брата через решетку.
"Я что — в само деле решилась такое ляпнуть?! Ой, все, как говорил бармен-дварф. Котенку — конец."
— Откройте клетку, снимите наручники, — канцлер по-прежнему не повышал голос. Де Вержи-старший издал придушенное шипение. Канцлер чуть-чуть повернул голову. Шипение прекратилось.
Кузен выглядел очень скверно. Его не били, но дух его был почти сломлен. Я заглянула Маттиасу в глаза и обернулась у Его Сиятельству:
— Вижу. Мой кузен дал клятву "Служить и защищать", но не выполнил ее, когда не спас женщину на пустыре. Он чувствует вину перед погибшей.
— Очень хорошо, — Его Сиятельство едва заметно улыбнулся. От этого почему-то стало тепло на душе, как в те минуты, когда меня одобрял отец. — Теперь проверьте его, — канцлер указал на убийцу. Я осторожно сделала несколько шагов в сторону эрла и сына, которые замерли у своих кресел. Лицо младшего ле Вержи по-прежнему было пустым. От старшего веяло такой лютой ненавистью, что я покачнулась.
— Что же вы стоите, барышня Горшковиц, — пожурил канцлер Гортензию, — поддержите подругу.
Зи подошла и ласково обняла меня за плечи.
Я заглянула в глаза убийце.
Кажется, мне в голову швырнули топор…
* * *
Зрение возвратилось не сразу: сначала — багровые контуры в красном тумане, потом туман начал рассеиваться. Пока это происходило, я осознала, что страстно хочу очутиться дома, в постели. Почему-то не оставляла уверенность, что тогда все плохое закончится. Так в детстве мы прячемся под одеялом от чудищ, таящихся под кроватью.
Спрятаться от чудищ не удалось: комната оказалась не моя, а резные панели на стенах подсказали: я все еще в замке. Болела голова. Боль понемногу отступала, но оставалось тепло, и оно шло снаружи.
Поразмыслив, я поняла: на голове у меня — меховая шапка. Осталось понять, как она там оказалась.
Самый простой способ во всем разобраться — потрогать.
— Мряф! — сказала шапка и стукнула меня лапой по пальцам.
Оказывается, на мне сидел фамилиар и забирал мою боль.
— Аль, ты очнулась!
Радостный голос подруги приподнял настроение. Появилось желание встать. Фамилиар свесился, глядя на меня в упор, и снова ударил лапой, в этот раз — по носу.
— Лечение не закончено, — строго сказал голос за пределами поля зрения. — Встанете, когда разрешу.
"По крайней мере, это не госпожа Шуэтт. Какое облегчение. Ох… О другом надо думать!"
— Что с Мэтти?
— Отпустили! Прямо из зала суда! — радостно воскликнула Зи. — Порывался тоже сидеть с тобой, но я отправила его к маме.
"Да. Кузен изменился. Раньше мать была у него на первом месте. Впрочем, не важно. Главное — мы победили!"
Я вдруг поняла, как страшно устала. Путь кошка сидит на мне целую вечность — замечательный повод, чтоб не вставать.
Наступив на нос, на подбородок, проехавшись хвостом по глазам, трехцветная кошка царственно сошла с пациента. Напоследок еще раз стукнула — хвостом по носу.
— Мы закончили! — возвестила целительница.
— Очень заметно, — мне не удалось удержаться. — Сколько я вам должна?
— За все заплачено, — пожала плечами старушка в пестром, как кошкина шкурка, жакете. — Передаю пациента следующему.
— Что?.. Ой. Ой-ой-ой.
Недовольны кошкой? Что ж… Почувствуйте разницу: получите на голову ворона. Это вам не мягкая шапка. Это мастер по изготовлению гнезд из причесок.
— Зачем ей мозгоправ? — переполошилась Гортензия.
— Не имею ни малейшего понятия, — ответил мужчина лет сорока. В отличие от старушки, мозгоправ совершенно не походил на своего помощника: грустный шатен с носом-уточкой и в кожаной куртке — правильная одежда, для того, по кому скачут когтистыми лапами.
Увы, в данный момент когтистыми лапами ходили по мне.
— Здоров! — неожиданным басом сказал ворон.
— Здравствуйте, — невольно откликнулась я. Ворон почти по-человечески вздохнул:
— Пациент здоров.
— А-а-а…
— Но дура! — злорадно добавил ворон и улетел к хозяину на плечо.
"Эх. Не везет мне с воронами."
— Простите Зигмунда, — развел руками целитель. — Он сегодня не в духе.
Стоило ему выйти за дверь, в комнату заглянул гвардеец:
— Барышня Авлониа Ронда? Я провожу вас. Его Сиятельство ждет.
"О, боги. А можно мне вместо него стаю воронов?.."
Хотя, если подумать, этот уже забрал всю усталость.
* * *
До общения с целителями я выглядела, как помощник конюха. Теперь — помощник-конюха-голова-швабра.
"Сущее, за что мне такой позор?"
Его Сиятельство, похоже, нисколько не беспокоил мой вид. Расположившись у камина в удобном кресле, он указал мне на другое. Это было хорошим знаком, спасибо за знания Госпоже Циник: сидящего подчиненного редко отчитывают.
— Барышня Ронда, вы видите осознанные сны? — спросил меня канцлер.
Все-таки, у Его Сиятельства талант — вводить человека в ступор несколькими словами.
— Да, — решилась я наконец. — Доводилось.
— Что вы чувствуете, когда в таком сне разглядываете детали?
Если бы не полнейшая дикость ситуации, я бы с удовольствием порассуждала на эту тему. Разглядывать вещи в осознанном сне — непросто: сон как будто понял, что пойман с поличным, и пытается замести следы. В нем можно общаться, двигаться, но все ускользает, меняет форму. Закрыв в таком сне дверь, не вернешься обратно: за ней окажется что-то другое. Увидев предмет, не будь уверен в его природе, рассмотри, и поймешь: он не тот, что секунду назад. А еще от подобных экспериментов могут болеть глаза — и во сне, и после, когда вспоминаешь увиденное.