Да, я непримечательна внешне — от красавицы-мамы достался лишь небольшой рост и темные волосы — зато черты характера получила от родителей лучшие. А если тетушка не считает достоинствами девицы упорство и независимость… вежливо промолчу. В конце концов, такт и терпимость в списке моих достоинств тоже есть — ближе к концу.
— Огромное вам спасибо, что побеспокоились, но — нет, — я сделала глоток остывшего чая. К печенью не притронулась: всегда чувствую себя немного виноватой, ведь тетушка искренне верит, что делает мне добро.
— Боги мои, Авла! — она всплеснула руками, едва не опрокинув чашку.
"Расстроилась всерьез, если не сказать хуже." — машинально отметила я. — "Пора придумывать повод для бегства."
— Тебе не угодишь! — раздраженно воскликнула тетушка. — То дама слишком стара, то слишком зла, то слишком бедна. Но госпожа Казус — вовсе не старая и очень богатая: каждую зиму проводит на курортах Лазурного Княжества! К тому же — добрейшая душа, попечитель трех закрытых школ для девочек. Вы с ней — почти коллеги!
— Ммм… — повод наконец-то был придуман, хоть и глупейший. Оставалось быстренько сообщить его, а после добраться до пальто и шляпки, прежде чем тетушка перейдет в контратаку. — А еще госпожа Казус категорически против совместного обучения детей разных рас. Дай ей волю — вернет нас лет эдак на пятьсот назад. Слышала о ней еще в колледже — тип "шовинистка классическая". Кстати, я тут вспомнила об одном важном…
Стук в дверь спас меня от позорного вранья: старенькая служанка — горничная и кухарка в одном лице — принесла письмо. Скользнув взглядом по строчкам, тетушка помрачнела.
— Захворала моя подруга. Похоже, дела плохи, — она тяжело вздохнула и поднялась из-за стола:
— Я поеду к ней и, скорее всего, останусь на ночь. Авла, дорогая, ты ведь не откажешься по пути домой отнести Мэтти записку?
Разумеется, я была готова немедленно отнести кузену записку, посылку, мешок кирпичей, что угодно — лишь бы подальше от тетушки с ее заботой.
* * *
Улица встретила меня визитной карточкой ранней весны — дождем и холодным ветром. Прохожие спасались от него за поднятыми воротниками и зонтами, то и дело шарахаясь от брызг из-под колес экипажей. Я тоже открыла зонт — большой и черный, когда-то принадлежавший отцу. Пусть он не дамский и немодный, зато успокаивающе-надежный: вывернуть его спицы под силу только урагану.
Спрятавшись таким образом от дождя и большей части дорожной грязи, я отправилась разыскивать кузена — пешком, разумеется. Клянчить у тетушки деньги на экипаж, даже в плохую погоду, — не в моих привычках. Да и было бы из-за чего огорчаться, ведь от Искусных Ремесленников до Холмов совсем недалеко.
Я шла, исполняя па из балета несчастных пешеходов: "прыгнуть через лужу — шарахнуться от брызг — прыгнуть — шарахнуться — прыгнуть — шарахнуться — ой, навоз! — обойти — прыгнуть", и потихоньку моя дорога поднималась все выше. Чем ближе к Холмам, тем чище становился тротуар и деликатнее возницы. Забыв о балете, я глубже и глубже погружалась в свои мысли.
Когда-то, до смерти отца, фактически — в прошлой жизни, я уже бывала в Холмах. Не думаю, что хоть одна из моих высокородных сокурсниц из педагогического колледжа стала или станет учителем. Среди них это было всего лишь модное веяние, как до того — повальное увлечение дрессировкой магических жаб. Но, так или иначе, у меня появился шанс рассмотреть Холмы поближе и я приняла несколько приглашений в гости. Жалею ли я, что не живу, как они? Ложью будет сказать, что не жалею совсем, особенно в день оплаты счетов за квартиру. Зато у меня есть хоть какая-то свобода. Точнее — свобода минус тетушка минус деньги, но это не так уж и страшно. У сокурсниц свободы нет вовсе. Тот, кто родился в Холмах, остается в Холмах. В крайнем случае — перебирается в Холмы какого-нибудь другого города.
Ой. Иногда я погружаюсь в свои мысли слишком глубоко — есть у меня такая неудобная черта. Обычно все заканчивается хорошо, но не обязательно.
На этот раз из воспоминаний меня выдернули буквально за шкирку. И очень вовремя — я уже убрела на проезжую часть. В мое персональное одиночество под зонтом вторглась сердитая физиономия. Пришлось вернуться в реальность и попытаться узнать спасителя. Увы, не получилось, зато спаситель вдруг узнал меня и сменил гнев на милость:
— Барышня Авла? Я — Руфус, друг вашего кузена. Помните прошлогодний зимний бал?
Бал я помнила. Руфуса не помнила ни на йоту, но огорчать его не хотелось, и я кивнула. Спаситель галантно предложил опереться о его руку. "Тоже мне — полиция, делать вам больше нечего," — подумала я. "Благодарю вас, вы очень любезны," — эта версия прозвучала вслух, и вскоре кузен уже читал записку.
— Ветер усиливается, барышня Авла. Позволите сопроводить вас домой? — все так же галантно спросил Руфус. — Моя смена окончена.
Погода и в самом деле ухудшилась, к тому же вечерело. Фонарщики уже вышли на работу, зажигая гордость Холмов — газовые фонари, о которых менее состоятельные жители города могли только мечтать, довольствуясь масляными. Я почти решилась ответить "Буду очень признательна", но тут заметила краем глаза, как Мэтти сигнализирует приятелю: кивает, подмигивает, только что флагом не машет. Кузен в роли свахи? Это уж слишком!
— Право, не стоит беспокоиться, — ответила я с милой улыбкой. — Еще совсем рано, а вам после смены следует отдохнуть. Ах… — я не слишком естественно уронила зонтик, и, пока Руфус поднимал его, успела состроить кузену зверскую рожу.
На этом мы и расстались. Я отправилась вниз по улице, с каждой минутой ускоряя шаг. Не потому что боялась чего-то — просто двигаться иначе не позволяла погода: ветер тащил зонт вперед, а дождь хлестал по спине. Перспектива поголодать денька три, но добраться домой в экипаже больше не казалась скверной.
И тут я услышала плач. Плач маленького ребенка, достаточно громкий, чтоб различить за его шумом дождя и ветра. Это были не капризные вопли типа "ха-а-ачу пони и шокола-а-адку" — так плачут от боли и горя. Звуки доносились из дома, от одного вида которого автор мистических романов восторженно разрыдался бы, а торговец недвижимостью — просто повесился.
"Где же наша доблестная полиция, когда она так нужна?!"
Преподаватели в колледже часто пеняли мне, что в подобных случаях я сначала действую, а думаю после. Я же неизменно просила их порадоваться: в кои-то веки я не сижу над проблемой часами, когда прочие уже все сделали, сдали и пошли домой.
Другими словами, я закрыла зонт и полезла через забор.
Каменная ограда была столь же изъедена временем, как и особняк за ней — карабкаться оказалось легко, слезать — тоже. "Вот вам и благополучные Холмы!" — пробормотала я, выбираясь с видавшего виды газона на раскисшую дорожку. — "Над кем-то издеваются, кто к кому-то вламывается…" Снова открыв зонт, я прокралась вдоль стены до угла. Плач стал громче, вдобавок, ребенок, кажется, подавился. Осторожно заглянув за угол, едва не присвистнула от удивления: вот это оранжерея! Видала я разные, но чтобы больше дома? Плач, кашель и сердитые голоса доносились через распахнутую стеклянную дверь.