Жизнь наизнанку - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Дремова cтр.№ 36

Закрыв глаза, Минька лежал пластом, беспомощно вытянув вдоль тела загорелые руки, и из его груди, перемешиваясь с глухим хриплым кашлем, вырывалось неровное горячечное дыхание. Абажур старенькой настольной лампы, верой и правдой служившей ещё Любане, был прикрыт газетой, и на лицо мальчика падал рассеянный, слабый свет. Разбавив водку водой, Анфиса обтирала его горящее тело, а Григорий, посматривая на часы и что-то бормоча себе под нос, подобно маятнику, метался по горнице из угла в угол. К утру температура начала спадать, и Григорий, дождавшись шестичасового автобуса, поехал в город за врачом, а к двенадцати дня Шелестовы уже знали точно: у внука двустороннее воспаление легких. Наскоро перекусив, в тот же день на часовом автобусе Шелестов снова поехал в райцентр, только уже не за врачом, а на почту звонить дочери…

— Любочка, вэц-цамое, можешь забрать из кабинета чашки, — придерживая гостя под локоть, словно больного, Вадим Олегович мельком взглянул на Любу и, покровительственно кивнув, снова сосредоточил своё внимание на важном посетителе. — Значит, вэц-цамое, Борис Евгеньевич, как договаривались: на торжественном вечере, посвящённом пятидесятилетию образования СССР, вы, вэц-цамое, выступаете с речью, а уж мы постараемся украсить зал, вэц-цамое, и всё такое, чтобы при полном параде.

— Да, уж вы проследите за всем этим лично: чтобы явка была стопроцентная и чтобы всё празднично, — закивал головой тот.

— Да-к что ж, вэц-цамое, мы лицом в грязь не ударим, — заверил его Зарайский. — Я, вэц-цамое, дам задание, профком нарисует плакаты: «Наша Родина — СССР», «Русский, вэц-цамое, — язык межнационального общения». — Откинув корпус назад, Вадим Олегович провёл по воздуху ладонью, разглаживая пока еще несуществующий плакат на стене, и, широко улыбнувшись, взялся за ручку двери приёмной. — Так мы, вэц-цамое, можем рассчитывать на ваше выступление?

— Непременно. До встречи. — Протянув руку, Борис Евгеньевич задержался у дверей и, дождавшись горячего рукопожатия Зарайского, боком вышел из кабинета.

— Ф-ф-у-у, — проведя рукой по лбу, Зарайский повернулся к Любе. — Давай, вэц-цамое, по чайку, что ли, умотал он меня, окаянный.

— Одну минуту, Вадим Олегович. — Люба проверила уровень воды над электроспиралью и воткнула вилку чайника в розетку.

— Когда будет готов, занеси. — Обойдясь на этот раз без своей любимой присказки, Зарайский ослабил узел галстука и, уверенный в том, что его приказание будет немедленно исполнено, сделал несколько шагов по направлению к своему кабинету.

— Вадим Олегович, — голос Любы остановил его на полпути, — крайне неловко просить вас об одолжении, но мне необходимо взять следующую неделю за свой счёт.

— Что? — Не дойдя до дверей кабинета нескольких шагов, Зарайский остановился. — Как это, за свой счёт? А как же, простите, работа?

— У меня тяжёлые семейные обстоятельства. — В узких маленьких щёлочках глаз босса плеснулось что-то, похожее на удивление, и, осёкшись на полуслове, Люба замолчала.

— Милочка, вэц-цамое, а кому сейчас легко? — Прищурив мутные крохотные глазки, Зарайский внимательно посмотрел на секретаршу, и его нижняя губа, оттопырившись, почти полностью закрыла верхнюю. — Сейчас всей стране тяжело, такое, вэц-цамое, лето выдалось, ничего не поделаешь.

— Вадим Олегович, у меня болен сын, и мне необходимо уехать из Москвы хотя бы на неделю.

— Любочка, все дети имеют тенденцию болеть, — улыбаясь одними губами, авторитетно резюмировал он, — но это совсем не значит, что, вэц-цамое, вся страна должна взять неделю за свой счёт.

— Вадим Олегович, у Миши воспаление лёгких, — стараясь не взорваться и ни в коем случае не показать, что она на взводе, Люба изобразила на лице тёплую улыбку и придала голосу мягкое просительное выражение.

Если бы было возможно, то она, наверное, не медля ни секунды, вцепилась бы ногтями в эту непроницаемо-сухую, гадкую физиономию, но от Зарайского сейчас зависело, сможет ли она уехать сегодня же вечером к больному ребёнку, и, заставляя молчать своё самолюбие, Люба продолжала заискивающе улыбаться.

— Вэц-цамое, ребёнок что, один? У него есть родственники: бабка, дед. — Представив себе недельное отсутствие секретарши, Вадим Олегович недовольно скатал губы руликом. — А, кстати, вэц-цамое, почему ты не хочешь взять больничный лист по уходу?

— Как же я возьму больничный, если ребёнка нет в Москве? — Впившись ногтями в ладони, Люба продолжала робко улыбаться, но чувствовала, что её терпение на исходе.

— Ах да, вэц-цамое, он же в деревне, — важно кивнул тот. — Любочка, я понимаю твоё беспокойство, но неделю дать тебе всё же не могу: подумай, вэц-цамое, горком партии — и вдруг в приёмной второго секретаря неделю никого нет. Это непорядок, вэц-цамое, и больше ничего. А знаешь, что я тебе предложу? Езжай-ка ты сегодня в свои Озерки пораньше, допустим, вэц-цамое, с обеда, завтра всё равно суббота. Осмотрись, что там да как, может, не так страшен чёрт, как его малюют.

— Спасибо, Вадим Олегович. — Оценив щедрость начальника по достоинству, Люба глубоко вздохнула и, сжав зубы, с трудом заставила себя удержаться от того, чтобы не высказать своих мыслей вслух. — Большое человеческое спасибо.

— Не за что, Любочка, мы же свои люди, — не замечая или делая вид, что он не заметил иронии, проскользнувшей в словах секретарши, Зарайский лучезарно улыбнулся. — В конце-то концов, друг друга надо выручать, а пропавшие сегодня четыре часа ты сможешь отработать в любой другой день. Вэц-цамое, правильно я говорю? — Дружески кивнув, он взялся за ручку двери. — Так как закипит, не забудь про чаёк, пока ты ещё на месте.

* * *

Самым замечательным днём в году для Полины было двадцатое августа, и с чего бы ни началось это долгожданное утро: с проливного ли дождя или с утомительного, обжигающего зноя — ничто не в силах было отравить ей радости предвкушения изумительного праздника — дня её рождения. К этому замечательному событию она начинала готовиться чуть ли не за два месяца. Тщательно продумывая, что и кому стоит заказать в подарок, она исподволь присматривалась к предметам, лежащим за стёклами больших магазинов и, примеряя на себя ту или иную вещь, не забывала поинтересоваться её стоимостью.

Дешёвых подарков Полина не любила. Убогие розочки на открытке с дежурными «поздравляю» и «желаю» вызывали в ней чувство глухого раздражения, доводящее до трясучки. Кому, спрашивается, нужна эта аляпистая макулатура? Неужели и впрямь есть такие люди, у которых от вида расставленных на полке серванта глупых картинок повышается настроение? Да враньё это всё, никому эти бумажки не нужны, просто одни могут себе позволить сказать об этом вслух, а другие, изобразив на лице крайнюю степень радости, растягивают губы в признательной улыбке, а сами готовы удавиться от досады. Подарки должны приносить удовольствие, и только полные дураки радуются всякой дряни, преподнесённой с единственной целью: отдариться и сбагрить ненужный хлам, которому не нашлось применения в хозяйстве.

Сами по себе открыточки и коробочки с конфетками, начиненными цитрусовой гадостью, особого вреда не представляли, в конце концов, никто не может заставить тащить всё это к себе домой — на любом углу стоит урна. Но со всеми этими бумажками и немыслимыми капроновыми бантиками был связан один неприятный момент, доставлявший массу отрицательных эмоций: те, кто щедро делился с ней всей этой дешёвой пакостью, явно рассчитывали на ответные шаги с её стороны.