Стремление к счастью. С комментариями и объяснениями - читать онлайн книгу. Автор: Людвиг Андреас Фейербах cтр.№ 73

Страница

Голос моей совести не самостоятельный голос, это не голос, раздающийся из голубого эфира неба или чудесным путем самозарождения (generatio spontanea) возникший из самого себя; он лишь эхо болезненного крика человека, ущербленного мной, и обвинительного приговора человека, который, обижая других, обижает самого себя. Ибо, как принадлежащий к этой общине, как член этого племени, этого народа, этой эпохи, я не обладаю в своей совести никаким особенным и другим уголовным уставом, кроме другого человека вне меня. Я упрекаю себя только в том, в чем упрекает меня другой, словами или кулаком, или по крайней мере мог бы упрекать меня, если бы он знал о моих поступках или сам стал объектом действия, заслуживающего упреков.

Совесть (Gewissen) ведет свое происхождение от знания (Wissen) или связана со знанием, но она обозначает не знание вообще, а особый отдел или род знания – то знание, которое относится к нашему моральному поведению и нашим добрым или злым настроениям и поступкам. Различие этого знания от знания вообще или чистого знания отмечено даже уже в языке, как правильно заметили наши теологи и философы морали. Но хотя они и не придавали особенного веса значению немецкой приставки ge-, она как раз обозначает то же самое, что приставка συν- в греческом συνείδησις, то же, что и con- в латинском conscientia, то же, что немецкая приставка mit-. Совесть – значит совместно ведать, знать (Mitwissen). <…>

Если счастье не является принципом морали или даже совсем безнравственно, почему его отрицание должно быть во мне добродетелью, в то время как для других оно является утверждением безнравственного принципа? Если отрицание «воли к жизни» является для меня добродетелью, то почему я должен умирать за других для того, чтобы они жили, т. е. удовлетворяли, таким образом, свое стремление, мною отрицаемое? Не значит ли это ради нравственности умереть за безнравственность? Если добродетелью является снять с себя свой плащ, то вместе с этим плащом я надеваю на другого и мою недобродетель, в то время как я кичусь и украшаюсь добродетелью.

Или, как может быть добродетелью то, что я, несмотря на собственный голод, не ем для того, чтобы мог есть другой, а ведь только отрицание стремления делает добродетель добродетелью? Но если это так, то я должен сказать другим: я ничего не ем, но только для того, чтобы ничего не ели и вы; я умираю, но для того, чтобы умерли и вы, чтобы и вы подтвердили, что долг больше, чем жизнь, что вы также отрицаете стремление к жизни! Но это не так и не должно быть так. Добродетель, долг не находятся в противоречии с собственным счастьем; они находятся в противоречии только с тем счастьем, которое хочет быть счастливым на счет других, на их несчастье.

Добродетель – это собственное счастье, которое, однако, чувствует себя счастливым только в связи с чужим счастьем, которое готово даже пожертвовать собой, но только потому и только тогда, когда обстоятельства, к несчастью, складываются так, что счастье других, которых больше, чем я, и которое значит для меня больше, чем я сам один для себя, зависит только от моего собственного несчастья, когда жизнь других зависит от моей собственной смерти. Это трагическая, болезненно ощущаемая, но, тем не менее, без сопротивления взваливаемая на себя необходимость; она следует если не из собственного стремления к счастью, то все же из любовно усвоенного стремления других к счастью; эта необходимость – счастье, но такое, которым наслаждается одновременно и жертвующий самим собой, по крайней мере, наслаждается в представлении и в надежде.

Тождественность людей является абсолютной не в уважении перед законом, а в уважении перед другим (хотя бы и не перед этим как раз случайным человеком), который тождествен тебе, следовательно, в уважении перед человеком. Автономия – это неестественное самопринуждение, самоизнасилование. Конечно, существует уважение перед самим собой, но долг представлен только другим человеком. Желание другого да будет моим желанием, ибо желание другого – это мое собственное желание в его положении, на его месте. Гетерономия, а не автономия, гетерономия как автономия έτερος другого – вот мой закон.

Автономия – это слово Фейербах понимает буквально, как «написание законов для самого себя». Он показывает противоречивость этой задачи: как нельзя быть судьей в собственном деле (nemo judex in sua causa), себя ты всегда начнешь либо слишком оправдывать, так и слишком обвинять, так нельзя быть себе законодателем, потому что тогда ты примешь собственные частные обстоятельства за содержание общих норм права.

Страница