Снимок – копия, список. Фейербах рассуждает в виде множества восклицаний о предмете, который решался отцами церкви просто: различием между «одушевленным образом», которым является человек и Богочеловек, и «неодушевленным образом» – иконой, портретом. Само слово «икона» технически означает просто портрет, любое изображение, передающее хоть какое-то внешнее сходство. Познавательное значение образа всегда одно, просто природа может различаться по одушевленности или неодушевленности.
Другое определение второго лица, находящееся в связи с сущностью образа, заключается в том, что Сын есть Слово Божие.
Слово есть отвлеченный образ, воображенный предмет или, поскольку всякий предмет непременно является предметом мысли, воображенная мысль. Поэтому люди, знающие слово, название предмета, воображают, что они также знают и самый предмет. Слово есть результат силы воображения: спящие говорят во сне, больные в бреду. Возбужденная фантазия делает нас разговорчивыми, воодушевление сообщает нам красноречие. Дар слова есть поэтический дар. Животные не говорят, потому что у них нет поэзии.
Фейербах здесь отождествляет слово с произносимым словом и потоком речи, как бы автоматизированным словом. Слово поэзия употребляется в значении «способность придумывать слова», «способность сочинительства, порождающая новые слова или понятия». В таком случае животные, раз они не придумали ни одного своего слова, – не поэты.
Мысль выражается только в образах; способность выражения мысли обусловливается силою воображения; но сила воображения проявляется внешним образом в языке. Говорящий пленяет, очаровывает того, кому говорит; но сила слова есть мощь силы воображения. Поэтому древние народы, обладавшие неразвитым воображением, считали слово существом таинственным, магически действующим. Даже христиане, не только простые, но и ученые, отцы церкви, связывали с простым именем Христа таинственную, спасительную силу. Простонародье и до сих пор верит в возможность заворожить человека одними словами. Чем же объясняется эта вера в воображаемую силу слова? Тем, что само слово есть только сущность силы воображения, почему оно и действует на человека подобно наркозу, отдавая его во власть фантазии. Слова обладают революционной силой; слова господствуют над человечеством. Предание считается священным, а дело разума и истины не пользуется доброй славой.
Последняя фраза переведена из рук вон плохо, не передавая каламбуры и мысль Фейербаха. На самом деле сказано: Heilig ist die Sage; aber verrufen die Sache der Vernunft und Wahrheit – «Свят Сказ, но отречена Речь разума и истины». Слово Сказ имеет значение «сказание», «сказка», «предание», «мудрое изречение», все, завещанное традицией, а созвучное ему в оригинале «Речь» означает «вещь», «практическое следствие», «правдивое существенное содержание». Сближение речи и вещи есть во всех языках: в русском «вещь» и «вещать», украинском «речь» в значении вещь, немецкое Sage-Sache в этом тексте, латинское res (вещь, дело) от reor (говорить, судить, судачить, то же, что наше «речь»), английское thing означало изначально «мысль, предмет заботы» и было созвучно слову Тинг – древнескандинавский и древнегерманский парламент, «говорильня» (хотя тут возможно слияние с этимологией слова «День», нем. Tag, как в слове Бундестаг), и в парламентах говорят и тем самым заняты делом, и т. д.
Поэтому утверждение или объективирование сущности фантазии связывается с утверждением или объективированием сущности языка, слова. У человека есть потребность не только думать, чувствовать и воображать, но и говорить, выражать свои мысли, сообщать их другим. Эта потребность так же божественна, как божественна сила слова. Слово есть образная, откровенная, сияющая, блестящая, освещающая мысль. Слово свет мира. Слово вводит нас в святилище истины, открывает все тайны, являет невидимое, воспроизводит отдаленное прошлое, ограничивает бесконечное, увековечивает преходящее. Люди умирают, слово бессмертно; слово есть жизнь и истина. Слову дано всемогущество: оно исцеляет слепых, хромых и убогих, воскрешает мертвых; слово творит чудеса, и притом лишь чудеса разумные. Слово есть евангелие, параклет, утешитель человечества. Чтобы убедиться в божественной сущности языка, представь себе, что ты, одинокий и покинутый, впервые слышишь человеческую речь; разве она не покажется тебе ангельским пением, голосом самого Бога, небесной музыкой? На самом деле слово нисколько не беднее, не бездушнее музыкального звука, хотя нам и кажется, что звук бесконечно выразительнее, глубже и богаче слова, ибо его окружает этот призрак, эта иллюзия.
Параклет (греч., соответствует лат. advocatus, «вызванный на помощь») – утешитель, адвокат, ходатай, эпитет Святого Духа, употребленный Иисусом на Тайной вечере с учениками (Ин. 14, 16). Имеется в виду, что Дух может подтвердить правоту учеников и одновременно вдохновить их на самозащиту перед противниками христианства. К утешению в смысле эмоциональной поддержки в скорби это имеет лишь косвенное отношение.
Слово обладает способностью искуплять, примирять, освобождать, дарить блаженство. Грехи, в которых мы каемся, отпускаются нам благодаря божественной силе слова. Умирающий исповедуется в своих долго таимых грехах, чтобы примириться с Богом. Сознание греха влечет за собою прощение греха. Наши страдания облегчаются наполовину, если мы делимся ими с другом. Наши страсти утрачивают свою остроту благодаря тому, что мы говорим о них; предметы гнева, злобы, огорчения приобретают иную окраску по мере того, как мы сознаем недостойность страсти. Стоит нам раскрыть рот, чтобы спросить друга о чем-нибудь сомнительном и непонятном, как все наши сомнения разлетаются точно дым. Слово делает человека свободным; кто не умеет высказаться, есть раб. Поэтому чрезмерные страсти, чрезмерная радость, чрезмерное горе лишают нас языка. Речь есть акт свободы; слово есть сама свобода. Поэтому обогащение языка справедливо считается корнем культуры; где культивируется слово, там культивируется человечество. Варварство Средних веков исчезло с культурою языка.
Фейербах указывает на античное понятие «парресии» (παρρησία): права свободного человека когда угодно выступать публично с критикой существующего положения, по сути, права парламентского выступления, которым обладал любой гражданин античного полиса. В христианское время словом «парресия» стали называть право святых напрямую обращаться к Богу, из чего исходили и молитвы к святым как заступникам перед Богом, на церковнославянский язык это слово обычно переводится как «дерзновение» (дерзновение к Богу – право святых заступаться за грешников).