Герцог сердито уставился на нее. Внезапно корабль качнуло, и они налетели друг на друга. Он схватил Клеону, чтобы удержать от падения, и на мгновение она очутилась в его объятиях; маленькие ладошки уперлись ему в грудь. Он поглядел на нее сверху вниз.
– Назойливая, любопытная дурочка, – сердито сказал он и поцеловал ее.
Глава 10
Прибытие в Кале, несомненно, произвело на герцогиню приятное впечатление. Несколько раз она ворчливо говорила Клеоне об опасности, которая наверняка подстерегает их на пристани при встрече с мерзким французским сбродом. Однако несмотря на свой оборванный вид, французы с явным восторгом приветствовали английских миледи и милордов. Они с готовностью помогли спустить трап и перенести на берег вещи. Pour boire
[64]
были приняты с благодарностью и едва ли не с преувеличенным почтением.
Нанятая графом карета по дороге в Париж проезжала небольшие города и деревушки, и повсюду Клеона видела дружелюбные лица, чистые улицы и опрятных людей.
Ее очаровали женщины в красных камлотовых блузах, красивых передниках, отделанных кружевом, и чепцах с длинными свисающими лентами. Они ходили в деревянных сабо с алыми кисточками, беспрестанно стучавших по булыжной мостовой. На рыночных прилавках рядом с деревенским сыром и длинными хрустящими батонами Клеона разглядела ярко раскрашенные яйца, приведшие ее в такой же восторг, как и обступавшие их дети.
Они ехали все дальше, и перед их взором расстилались хорошо возделанные поля. Не оставалось ни клочка заброшенной земли; у женщин и детей был цветущий и сытый вид. Но в глаза бросалось одно: нигде не было видно мужчин! Женщины ходили за плугом, пасли овец и загоняли коров; женщины занимались всеми хозяйственными делами, даже стояли в кузницах у наковален. Клеона заметила еще один зловещий признак. Деревенские церкви, шпили и башни которых уходили высоко в небо, стояли в запустении, могилы были осквернены, надгробные плиты перевернуты, окна выбиты.
– Атеисты и святотатцы! – сердито воскликнула герцогиня, увидев крест, скинутый с пьедестала, и осколки прекрасного витража, усыпавшие дорожку возле церкви.
– А я думала, что Наполеон ратует за возвращение религии, – заметила Клеона.
– Единственная религия, которой придерживается этот корсиканский крестьянин, – поклонение самому себе, – раздраженно ответила герцогиня.
Клеона подозревала, что длительное путешествие по морю и суше герцогиня находит чрезвычайно утомительным. Она была не в духе и не желала разговаривать, что вполне устраивало Клеону. Девушке хотелось подумать, а думать и разговаривать одновременно – дело трудное.
С того самого вечера на борту яхты она не могла забыть губы герцога, словно на ее губах отпечатался их след. Стоило ей закрыть глаза, и она вновь ощущала тот удивительный поцелуй, непостижимым образом изменивший все ее мысли и чувства. Клеона сама пока не до конца понимала, что произошло.
Когда его губы коснулись ее губ, она с гневом и ненавистью начала вырываться и кулачками колотить по его груди. Это не произвело на него ни малейшего впечатления. Притянув Клеону к себе, герцог целовал ее грубо и безжалостно, но гораздо большую боль ей причиняла оскорбительность его поведения.
Он впился в ее губы и обнимал ее с такой неистовой силой, что девушка была совершенно беспомощна, хоть и пыталась высвободиться. Затем прикосновение его губ стало иным. Они уже не подчиняли и не принуждали. Теперь они удерживали ее – властно, это правда, но с удивительной нежностью. Сама не зная почему, Клеона перестала сопротивляться.
Вместо этого она почувствовала, как ее охватывает дрожь. Внезапно внутри нее пробудилось пламя и, будто живой огонь, пробежало по всему телу, воспламеняя и возбуждая так, что теперь она была не в силах оторваться от него. Исчезли все желания, кроме одного, чувствовать, как рядом бьется его сердце, оставаться пленницей его губ. Но герцог отпустил Клеону, почти отшвырнув от себя, так же неожиданно, как и обнял.
– Проклятье! – воскликнул он.
В его голосе не было злости, звучало лишь глубокое отчаяние.
Клеона ухватилась за поручни, чтобы не упасть. Порыв ветра сдунул волосы на глаза и на мгновение ослепил ее; когда же она взглянула снова, герцога уже не было.
У себя в каюте она долго лежала без сна, чувствуя, как взволнованно стучит сердце и обжигает щеки кровь. Клеона явственно ощущала прикосновение его губ, словно он все еще был рядом, и понимала: он пробудил в ней чувство, в котором не осмелишься признаться даже себе самой.
С этого времени герцог избегал ее. В Кале их поджидала кавалькада почти столь же величественная, как и та, что сопровождала их до Дувра. Для нее и герцогини была подана карета. К своему удивлению, Клеона обнаружила, что один из фаэтонов герцога с высоко поднятым сиденьем прибыл на яхте вместе с ними.
– Мои лошади прибудут позднее, – услыхала она слова герцога, обращенные к грумам, когда те запрягали цугом в легкий экипаж трех великолепных рысаков.
При виде их у Клеоны упало сердце. Это означало, что герцог поскачет вперед, а они с герцогиней останутся позади и поедут в карете гораздо медленнее и спокойнее. Она не ошиблась. Правда, на этот раз они ехали одни; графа ожидала собственная коляска, запряженная лошадьми, вызвавшими восхищение даже у герцога и Фредди.
Они тронулись в путь при ярком солнечном свете. Три раза они останавливались на ночь, но герцог всегда уезжал прежде, чем они успевали прибыть в гостиницу. В дороге он менял лошадей, стремясь попасть в Париж раньше них. Это абсурдно, нелепо, убеждала себя Клеона, но оттого, что его не было с ними, солнце светило не так ярко, а путешествие перестало быть увлекательным приключением.
С приближением к столице герцогиня становилась все ворчливее. Даже великолепная новая дорога на подъездах к Парижу, проходящая через убогие предместья, Норманнские ворота с массивными колоннами, длинная аллея, обсаженная четырьмя рядами вязов, и, наконец, площадь Согласия и консульский дворец Тюильри не вызывали у нее никаких эмоций, кроме раздраженных слов:
– Это мужичье не должно спать в постели тех, кто выше их по рождению.
Но у Клеоны прибытие в Париж вновь пробудило покинувшие было ее волнения и надежды.
На подъезде к городу граф оставил свою коляску и, усевшись в их карету, начал рассказывать о прекрасном Париже, чудесным образом возродившемся из руин после ужасов революции.
– Многие дворцы бывших вельмож, – сказал он, – стали танцевальными залами и ресторанами. Вас, мисс Клеона, приведут в восторг новые магазины, торгующие шелками и бархатом, модной мебелью из красного дерева и золоченой бронзы, сказочными изделиями из бронзы и фарфора.
– Откуда вы все это знаете? – спросила Клеона.
На мгновение он смутился.
– Я расспрашивал своих друзей. Уже несколько месяцев тому назад они сообщали об этом, – ответил он. – Родные тоже писали мне о возрождении города, который я так люблю.