– В юности я привыкла путешествовать быстро и налегке. К тому же раньше обычно приходилось ездить верхом. Тогда и в помине не было ни удобных карет, ни хороших рессор, да и сами дороги были в ужасном состоянии. Нет, путешествие меня не путает, разве что некий сладкоречивый французик может столкнуть нас с утеса или подстроить так, чтобы мы утонули, пересекая Ла-Манш.
– Вам не нравится граф? – спросила Клеона.
– Закрой дверь, – велела герцогиня, когда они вошли в Голубой салон, и добавила: – Я никогда не забываю о том, что лакеи могут подслушивать за дверью. Несколько раз самолично заставала их за этим занятием. Кроме того, у меня есть подозрение, что кто-то очень интересуется всем, что говорится и делается в этом доме, но кто, понятия не имею.
Клеона раскрыла было рот, чтобы рассказать герцогине о потайной двери в стене, но поскольку та уже завела речь о Париже, она отложила свои откровения до лучших времен.
– Я не допущу, чтобы Сильвестр женился без моего согласия или поехал один, чтобы встретиться с этой шлюхой, мое присутствие не даст ему попасть в заварушку куда хуже прежней, – с горячностью говорила герцогиня. Клеона не сумела сдержать улыбки, слыша из уст старой дамы жаргонные выражения, чрезвычайно модные среди молодых щеголей.
Заметив ее улыбку, герцогиня сердито сказала:
– Вижу, ты считаешь меня старой дурой, но позволь сказать тебе, милочка, что я стреляный воробей и еще не впала в старческое слабоумие! Я не допущу этой свадьбы, пусть даже придется умереть.
– Но, может быть, герцог действительно влюблен в эту женщину, – осмелилась заметить Клеона.
Герцогиня громко фыркнула на весь салон.
– Влюблен? – презрительно бросила она. – Неужели ты и впрямь думаешь, что человек, занимающий такое высокое положение, как Сильвестр, может влюбиться в безграмотную итальянскую девку? Он может увлечься ею, но это, как всем известно, совсем не то, что полюбить. В любовной связи дворянина с особой легкого поведения нет и намека на любовь.
– Мне кажется, – медленно заговорила Клеона, тщательно выбирая слова, – несколько неловко сопровождать герцога в этом путешествии, если он считает, что его сердце принадлежит этой женщине, а вы, ваша светлость, твердо намерены погубить его роман.
– Роман! Еще чего! – отозвалась герцогиня. – Меня волнует лишь одно: не допустить, чтобы Сильвестр, который носит громкое имя и является главой великого рода, стал посмешищем, и я этого не допущу. Даже если мне придется всадить пулю в эту кривляющуюся певчую пташку.
На этот раз Клеона откровенно рассмеялась.
– Ваша светлость, вы великолепны, – призналась она. – В вас одной решимости больше, чем в пятидесяти мужчинах вместе взятых. Ей-богу, я предпочла бы, чтобы в минуту опасности меня защищали вы, а не один из изящных высокородных кавалеров, с которыми я познакомилась в Лондоне.
– Если я веду себя, как старая полковая лошадь, – сказала герцогиня, – так это оттого, что принимаю поведение Сильвестра близко к сердцу. В самом деле, не могу понять, что на него нашло. Прежде его так заботили дела поместья! Они были для него не пустым звуком. И вот теперь, буквально за несколько месяцев, он погубил абсолютно все, над чем с таким тщанием трудился мой муж всю свою долгую жизнь.
Клеоне захотелось утешить старуху.
– Может быть, когда мы окажемся в Париже, герцог образумится, – сказала она.
– На это я и надеюсь, – ответила герцогиня. – Ходят слухи, что Первый консул, а я полагаю, нам предстоит встретиться с ним, противник мезальянсов. Он создает новое дворянство, да поможет ему Господь. Хоть он и окружил себя армейскими выскочками, но, как мне говорили, стремится сохранить все, что было хорошего в старом режиме. Собственно, поэтому он и женился на Жозефине Богарне. По происхождению она значительно выше сына корсиканского крестьянина. Во всяком случае, если я буду рядом, Сильвестр не сможет все время проводить в игорных домах Парижа. Он носит герцогский титул, и если, как говорят, Первый консул принимает англичан с распростертыми объятиями, тогда к герцогу будет проявлено особое внимание, на что Сильвестр не сможет не откликнуться.
– Ваша светлость, вы все продумали, – с восхищением сказала Клеона. – Но не пора ли заняться укладыванием вещей?
– Времени у нас предостаточно, – холодно ответила герцогиня. – В этом доме служанок хватит на то, чтобы уложить вещи для целого полка, не говоря уже о двух женщинах. Тебе понадобятся все твои лучшие платья, а мне нужно взять мои лучшие драгоценности. Нельзя допустить, чтобы эти выскочки затмевали меня драгоценностями, награбленными из королевских сокровищниц всей побежденной Европы.
Несмотря на спокойную уверенность герцогини, оказалось, что за день нужно было сделать множество дел. Требовалось забрать платья, заказанные у мадам Бертен, приобрести новые ленты, перчатки, туфли и чулки. К вечеру на этаже, где располагались спальни, царила лихорадочная суета. С полдюжины служанок укладывали вещи, вынимали их и укладывали заново, ибо герцогиня раз десять меняла свое решение о том, что взять с собой, а что оставить.
В конце концов, они не пошли на прием, на который собирались отправиться вечером. «Мы будем слишком взволнованы, чтобы уловить нить разговора, – говорила Клеона герцогине. – И потом, когда я начну думать о том, какие туфли подойдут к платью из зеленого газа, плотно ли завернуты в бумагу ленты из серебряной парчи к моим лучшим шляпкам, не потускнеют ли они от морского воздуха, то музыка будет только раздражать меня». Решено было остаться дома.
Собираясь в дорогу, Клеона понимала, что если ее не будет в Англии, то исчезнет и опасность встречи с сэром Эдвардом или его приятелями. С самого первого дня своего пребывания в Лондоне девушка постоянно думала об этой опасности: ведь приятели сэра Эдварда по скачкам частенько останавливались в Мандевилл-Холле, о чем Леони благополучию забыла. Более того, во время поездки с отцом в Нью-Йорк Леони встречалась со многими людьми, которые могли запомнить ее внешность.
Клеоне часто приходило в голову, что до сих пор она чудом избежала разоблачения. За это время не возникло ни одного щекотливого момента, ничего такого, что нарушило бы ее покой; никто ни разу не усомнился в том, что она действительно богатая мисс Мандевилл.
Теперь, когда ей предстояло пересечь Ла-Манш, Клеона с благодарностью вспомнила мать, настоявшую на том, чтобы она научилась хорошо и бегло говорить по-французски. В соседней деревне жила старая француженка, спасшаяся от террора. Она поселилась у своего дальнего родственника, местного доктора. У нее не было ни гроша, так как все осталось во Франции, поэтому она охотно согласилась дважды в неделю за небольшую плату давать уроки Клеоне и Леони.
Девочки приезжали к мадам Дюма в одном из элегантных экипажей сэра Эдварда или в старой и ветхой двуколке, единственном средстве передвижения викария. Как бы там ни было, но уроки французского никогда не казались им скучными, особенно если удавалось уговорить мадам Дюма со всеми подробностями рассказать о гильотине, возведенной на Place de la Revolution; об оборванных старухах из толпы, не оставлявших свое вязание даже в тот момент, когда головы аристократов падали в корзину; о мужестве и храбрости тех, кто шел на смерть с высоко поднятой головой, с холодным и бесстрастным достоинством взирая на орущую чернь.