Масса и власть - читать онлайн книгу. Автор: Элиас Канетти cтр.№ 56

Этот процесс соединяет людей, чьи материальные интересы, вообще говоря, имеют между собой мало общего. Наемный рабочий страдает так же, как рантье. Последний за одну ночь может потерять все или почти все, что имеет, столь надежно, казалось бы, сохраняемое в банковских сейфах. Инфляция снимает различия, существующие от века, и сплачивает в единую инфляционную массу людей, которые в другие времена даже руки бы друг другу не подали.

Это ощущение внезапного обесценивания собственной личности не забудется никогда – настолько оно болезненно. Его носят в себе всю жизнь, если, конечно, не удается перенести его на кого-то другого. Но и масса в целом не забывает своего обесценивания, в ней возникает естественная тенденция: люди, подвергшиеся обесцениванию, начинают искать кого-то, кто еще менее значим, чем они сами, кем они могли бы пренебречь, как пренебрегли ими самими. Мало присоединиться к этому пренебрежению там, где оно уже есть, сохраняя его на том уровне, как оно существовало ранее. Возникает потребность в динамическом процессе унижения: с объектом нужно обращаться так, чтобы он значил все меньше и меньше, как денежная единица во время инфляции, чтобы в конце концов свести его к полному ничтожеству. Потом его можно выбросить как старую бумагу или отдать в переработку.

Объектом для удовлетворения этой потребности во время инфляции в Германии Гитлер выбрал евреев. Они для этого словно были созданы: имеют дело с деньгами, хорошо разбираются в перемещениях денежных масс и колебаниях курсов, удачливые спекулянты, толпятся на биржах, где все их поведение и облик так резко контрастируют с армейским идеалом немцев. Во времена, когда деньги делали все вокруг сомнительным, неустойчивым, враждебным, именно эти черты евреев выглядели особенно сомнительными и враждебными. Отдельный еврей «плох». Почему? Потому что его денежные дела идут полным ходом, тогда как другие уже перестали что-либо понимать и предпочли бы вообще не иметь дела с деньгами. Если бы во время инфляции речь шла о процессах обесценивания в немцах по отдельности, достаточно было бы возбудить ненависть по отношению к конкретным евреям. Но в действительности немцы как масса чувствовали себя униженными крушением своих миллионов, и Гитлер, который это ясно понимал, стал действовать против евреев как таковых.

В отношении евреев национал-социализм в точности воспроизвел процесс инфляции. Сначала на них нападали, представляя их дурными и опасными людьми, приписывая им враждебные намерения; процесс обесценивания шел дальше; поскольку своих не хватало, стали собирать евреев из покоренных стран; в конце концов их буквально превратили в саранчу, которую можно безнаказанно истреблять миллионами. До сих пор еще не осознан полностью масштаб преступлений немцев, даже тех из них, кто не участвовал в этом сам, а безучастно наблюдал или просто не замечал происходящего. Вряд ли дело зашло бы так далеко, если бы несколькими годами раньше они не пережили инфляцию, при которой марка упала в несколько миллиардов раз. Именно эту инфляцию как массовый феномен они перенесли с себя на евреев.

В двухпартийной системе современного парламентаризма используется психологическая структура сражающихся армий. Эти армии и в самом деле мерялись силами в гражданской войне, хотя и без особого воодушевления. Своих ведь убивают неохотно, родовое чувство страдает от крови гражданской войны и обычно довольно быстро кладет ей конец. Но обе партии остаются и должны и дальше меряться силой. Вот они и сражаются, наложив запрет на убийство. Считается, что превосходящие силы в кровавой схватке должны победить. Главная забота любого полководца – быть сильнее там, где произойдет решающее сражение, иметь в этот момент и в этом месте больше людей, чем противник. Победоносный полководец тот, кому удается иметь превосходство на большинстве важнейших участков, даже если в целом он слабее.

Парламентское голосование состоит не в чем ином, как в выяснении тут же, на месте соотношения сил обеих групп. Знать его заранее недостаточно. К одной партии могут принадлежать 360, к другой – 240 депутатов, но голосование все равно играет решающую роль как момент действительного выяснения сил. Это как бы пережиток кровавой стычки, которая разыгрывается и переживается на разные лады: угрозы, ругань, общее возбуждение, доходит иногда до драки и швыряния предметов. Однако подсчет голосов кладет битве конец. Ясно, что 360 человек над 240 все равно одержали бы победу. Масса мертвых во внимание не принимается. В парламенте не должно быть мертвых. Неприкосновенность депутатов ярче всего выражает эту идею. Депутаты неприкосновенны в двояком смысле: снаружи, по отношению к правительству и его органам, и внутри, по отношению к другим, таким же, как они, депутатам; на этот второй пункт обращают мало внимания.

Никто никогда на самом деле не верил, что точка зрения большинства, победившая при голосовании, одновременно и самая разумная. Здесь воля противостоит воле, как на войне; каждой из этих воль свойственна и убежденность в собственной правоте и собственной разумности, ее не надо доискиваться, она самоочевидна. Смысл партии состоит именно в том, чтобы поддерживать в боевом состоянии эти волю и убежденность. Противник, побежденный при голосовании, смиряется не потому, что разуверился в собственной правоте, – он просто побит. Но это не страшно, потому что с ним ничего не произошло. Он никак не отвечает за свои прежние враждебные действия. Если бы он испытывал страх за свою жизнь, то и реагировал бы совсем иначе. А он рассчитывает на будущие схватки. Конца им не предвидится, ни в одной из них ему не быть убитым.

Равенство депутатов, то, что делает их массой, заключается в их неприкосновенности. Здесь между партиями нет разницы. Парламентская система работает, пока гарантирована неприкосновенность. Она разваливается, если в ней появляется человек, способный принять в расчет смерть кого-либо из членов сообщества. Нет ничего опаснее, чем видеть мертвого среди этих живых. Война потому война, что в выяснении соотношения сил участвуют мертвые. Парламент постольку парламент, поскольку он исключает мертвых.

Инстинктивное отчуждение английского, например, парламента от своих собственных мертвых, даже от тех, что умерли мирно и вовне его стен, проявляется в системе довыборов. Кто унаследует место умершего, никогда не известно заранее. Автоматического замещения не происходит. Выставляются кандидатуры, развертывается нормальная предвыборная борьба, происходят нормальные выборы. Умерший же выбывает из парламента. У него здесь нет права распорядиться своим наследством. Умирающий депутат не может точно знать, кто станет его наследником. Смерть со всеми ее опасными последствиями действительно исключена из английского парламента.

Против такого понимания парламентской системы можно возразить, сказав, что, например, все континентальные парламенты состоят из многих партий различной величины, что в них не всегда складываются две противоборствующие группы. Но в самой природе голосования это ничего не меняет. Оно всегда и повсюду – решающий момент. Оно определяет ход событий, и в нем всегда спорят два числа, большее из которых налагает обязательство на всех, кто участвует в голосовании. Повсюду парламент стоит на депутатской неприкосновенности или рушится вместе с нею.