Диктатура - читать онлайн книгу. Автор: Карл Шмитт cтр.№ 11

Страница

То обстоятельство, что всякая диктатура представляет собой исключение из нормы, не означает случайного отрицания любой произвольно взятой нормы. Внутренняя диалектика этого понятия состоит в том, что отрицается именно та норма, господство которой обеспечивается диктатурой в историко-политической действительности. Таким образом, может возникать противоречие между претворяемой в действительность нормой и методом такого ее претворения. Для философии права в этом состоит сущность диктатуры, а именно, во всеобщей возможности отделить нормы права от норм осуществления права. Диктатура, которая не связана зависимостью от отвечающего нормативному представлению, но достигаемого в конкретных обстоятельствах успеха, которая, стало быть, не стремится к тому, чтобы сделаться излишней, есть произвол и деспотизм. Но стремиться к достижению конкретного результата означает вмешиваться в причинно-следственный ход событий, используя средства, которые уместны настолько, насколько целесообразны, и в той мере, в какой они зависят исключительно от фактических взаимосцеплений этого причинно-следственного процесса. Именно в силу того, что ее оправдывает, диктатура приводит к упразднению существующего правового состояния, ведь речь тут идет о всевластии процедуры, нацеленной исключительно на достижение того или иного конкретного результата, об устранении того, что составляет саму суть права: о пренебрежении к противодействующей воле правового субъекта, если эта воля препятствует достижению успеха, о высвобождении цели из-под контроля права. Конечно, кто видит такую цель только в самом праве, тот попросту не в состоянии составить понятие о диктатуре, поскольку для него всякий правопорядок есть лишь латентная или периодически возобновляющаяся диктатура. Иеринг выражается следующим образом («Цель в праве», II 251): право есть средство для достижения цели, каковая состоит в существовании общества, когда выясняется, что правовыми средствами общество спасти нельзя, происходит вмешательство силы, которая исполняет то, что нужно, и тогда это называется «спасительным деянием государственной власти» и становится тем пунктом, где право вливается в политику и в историю. Если говорить точнее, это, скорее, пункт, где право раскрывает свою истинную природу и где проявляется его чисто целевой характер, который прежде был ослаблен, возможно, тоже из соображений целесообразности. Тогда войну с внешним врагом и подавление мятежа внутри страны надо было бы считать не исключительными ситуациями, а идеальным случаем нормы, когда право и государство с непосредственной силой обнаруживают свой внутренний целевой характер.

О дальнейшем развитии этой идеи, последовавшем в XIX в., я смог только упомянуть в несколько более подробном примечании 22 (с. 167). После 1848 г. общая теория государства, по крайней мере в Германии, мало-помалу полностью отделяется от позитивного государственного права, а кроме того, параллельно развивается много других идей, так что эта часть работы должна быть изложена в отдельном сочинении. Унаследованное от предшествующих веков понятие суверенитета – в политическом отношении под влиянием понятия классов, а в конституционно – и государственно-правовом отношении в силу нынешней свободы коалиций – существенно изменилось, и все еще господствующее сегодня, противопоставляемое всем прочим субъектам суверенности понятие «государственного» суверенитета во многих отношениях лишь прикрывает бегство от подлинной проблемы. Поэтому трудность предпринятого исследования заключалась, во-первых, в самой проблеме, а во-вторых, в том малоизученном историческом, юридическом и философском материале, который ему пришлось освоить. Конечно, материал этот вовсе не является столь устаревшим, как могло бы показаться на первый взгляд. К примеру, начатый Боденом и излагаемый в первой главе спор о том, суверенен ли диктатор, упоминается еще у такого юриста, как Джеймс Брайс. Но и вне зависимости от этого материал собирался не ради некоей самоцели, а для того, чтобы показать на нем развитие важного систематического понятия. Поэтому нужно еще заметить, что руководивший этой работой интерес был разожжен не современными дискуссиями о диктатуре, насилии и терроризме. Правовое значение приговора как такового, вне зависимости от его материального содержания в аспекте справедливости, стало основанием исследования правовой практики уже в 1912 г., в статье «Закон и приговор». при этом я, в частности, ссылался на Бентама, чье учение о правовой определенности благодаря развитому Остином понятию суверенитета приобрело непосредственную важность для теории государства и который тем не менее именно здесь обретает неожиданного предшественника в Гоббсе и получает еще более неожиданную поддержку у де Местра. В ходе дальнейшего развития этой мысли возникла оппозиция нормы права и нормы осуществления права. Эта оппозиция в принципиальном отношении была рассмотрена мною в статье «Ценность государства» (1914). Сожалею лишь о том, что при ее написании я еще не был знаком с учением Г. Краббе о правовом суверенитете. Статья моя была, по недоразумению, неадекватно оценена с противоположных сторон. Влиятельный правовед Уир с ходу отождествил рассматриваемое в ней понятие права с позитивистской «формой» Кельзена (она, по моему мнению, скрывает в себе contradictio in adjecto), для которого проблема диктатуры имеет столько же касательства к праву, сколько операция на головном мозге – к проблемам логики, это согласуется с его логическим «формализмом», не подозревающим, что речь здесь идет о чем-то совсем другом, а именно о том, что авторитет государства невозможно отделить от его ценности. Напротив, Л. Вальдекер увидел в этой статье только «приснопамятное естественное право», в силу чего с ней (по крайней мере тогда, в 1916 г.) для него было уже покончено. Поэтому у меня родилась идея особо рассмотреть критическое понятие правоосуществления, т. е. понятие диктатуры, и, описав ее развитие в современной теории государства, показать, что невозможно, как прежде, обсуждать ее только ad hoc, только когда вновь разгораются бои вокруг конституции, а в остальное время в принципе игнорировать. Изложение было доведено до предлагаемого ныне завершенного варианта, хотя и в крайне неблагоприятных внешних условиях, во времена

Для писателей-гуманистов эпохи Возрождения диктатура была понятием, которое они обнаруживали в римской истории, у ее классических авторов. Великие филологи, знатоки римской античности, сопоставляя различные высказывания Цицерона, Ливия, Тацита, Плутарха, Дионисия Галикарнасского, Светония и других, интересовались этим институтом как предметом науки о древностях и не стремились найти понятие, которое обладало бы всеобщим государственно-правовым значением ^[59]. Тем самым они положили начало традиции, которая оставалась неизменной вплоть до XIX в.: диктатура есть мудрое изобретение римской республики, диктатор же – чрезвычайный римский магистрат, должность, введенная после изгнания царей для того, чтобы в дни опасности имелась сильная верховная власть (imperium), которая, в отличие от чиновной власти консулов, не ущемлялась бы ни коллегиальностью, ни правом вето народных трибунов, ни апелляцией к народу. Задача диктатора, назначаемого консулом по поручению сената, состоит в том, чтобы устранить ту опасную ситуацию, которая была причиной его назначения, т. е, ондолжен либо вести внешнюю войну (dictatura rei gerendae), либо подавить восстание внутри страны (dictatura seditionis sedandae), позднее его стали назначать и для разных особых событий, например, для проведения народного собрания (comitiorum habendorum), для вбивания годового гвоздя (ciavi figendi), каковое в религиозных целях должно было производиться верховным претором, для ведения следствия, установления праздничных дней и т. п. Диктатор назначается на шесть месяцев, но, если он выполнил порученное ему дело, слагает свои полномочия еще до истечения этого срока – таков, по крайней мере, был похвальный обычай в старые республиканские времена. Он не связан законами и, подобно царю, располагает неограниченной властью карать и миловать. На вопрос, ослаблялась ли с назначением диктатора чиновная власть прочих магистратов, отвечают по-разному. Обычно в диктатуре видели политическое средство, с помощью которого патрицианская аристократия стремилась удержать свое господство в борьбе с демократическими притязаниями плебса. Историческая критика дошедших с тех времен сообщений, конечно, отсутствовала ^[60].

Страница