– Не помню…
– Значит, не попадались, а то бы запомнил. Лежи, не высовывайся! Пусть думают, что в машине только Смотритель, за одним человеком они, может, и не погонятся.
Машина подпрыгнула на ухабе, Селеса подбросило вверх, и он успел уловить кусочек проносящегося за окном пейзажа – бескрайнего бурого поля с пожухшей травой, кочками и без единого намека на какие-либо постройки или деревья. Алиса стукнулась головой и ойкнула.
– Сиди уж, – буркнул Смотритель. Даже по его седой макушке было заметно, что он нервничает.
– Они выкорчевывают деревья и выравнивают холмы, – заговорщически шепнула Алиса. – Никогда ничего не сеют, а живут под открытым небом. И все бы хорошо, только они… они отрубают себе ноги.
– Ты его до смерти напугать хочешь? – рассердился Смотритель. Видимо, затылком он умел не только передавать эмоции, но и видеть, потому что Селес в этот момент действительно побледнел – правда, не от страха, а потому, что его опять затошнило от вчерашнего самогона.
– Совсем отрубают? – зачем-то уточнил оммо.
– До самой задницы. Чтобы быть ближе к Богу. Ну, то есть к земле.
Чудом сохранившиеся остатки здравого смысла подсказывали Селесу, что без ног гнаться за кем-то гораздо сложнее, чем с ногами, поэтому он немного успокоился. Если землепоклонники так трепетно относятся к почве, что никак ее не используют, им должно не хватать еды, и они, очевидно, занимаются каннибализмом. После всего, что Селесу удалось вспомнить о вчерашнем дне, перспектива быть съеденным безногими религиозными фанатиками не казалась чем-то из ряда вон выходящим. Он мысленно обратился к божественной земле с просьбой разрешить ему стать после съедения призраком и выстукивать робким туристам проклятия по оконным стеклам. И пусть из него сделают тушенку, так он прослужит дольше и, возможно, будет припасен на голодные годы, то есть принесет реальную пользу. У него начинался жар.
– Мы можем предложить им вместо себя тушенку, – пробормотал Селес. – У тебя есть тушенка?
– Заболел, что ли? – одними губами шепнул Смотритель, скосив глаз на Алису. Та грустно закивала.
– Они не едят людей, Селес. Они им проповедуют. Ну, в смысле тоже отрубают ноги.
– Да, это неприятно…
Смотритель зашелся в беззвучном смехе.
Алиса осторожно потрогала лоб неочеловека, прищелкнула языком и начала копаться в карманах.
– Вот я знала, что с тобой что-нибудь да случится… Не могло без этого обойтись, ну никак. Когда-нибудь я обязательно загублю особо невинную душу… просто потому, что в мире нет справедливости и нужно соответствовать. Если где-то случается неприятность, она примагничивает все остальные неприятности, это закон такой… – Она вытащила кусочек жаропонижающего пластыря, содрала с него защитную пленку и сердито налепила Селесу на запястье. – Вот какого хрена с тобой случилось, а?
– Не знаю…
– Хоть бы просто похмелье! Сейчас температуру собьем, а потом пусть корабль с тобой разбирается, я не знаю, чем вас лечат…
– В большинстве миров нам не оказывают медицинскую помощь. У людей, у каильцев, на Рео, само собой. Потому что корабль может нас восстановить. Мне однажды пришлось просить у каильцев обезболивающее – не дали. Люди давали…
– Мы на самом деле добрые. Можем, правда, и пристрелить, но тоже из милосердия. Куда же без милосердия?
– Медицинская помощь – не проявление бессмысленного развращающего милосердия, а спасение необходимой особи, которая в дальнейшем возместит затраченные на нее средства, работая на благо великой цивилизации.
– У тебя бред, что ли, начинается?
– Это из реонского закона. Боевой канцелярит…
– А ну тихо там! – одернул их Смотритель.
– Может, не заметят? – шепотом предположил Селес.
– Ха! – Алиса торжествующе показала ему фигу. – Сирену слышишь? Это она по нам воет, с полдороги включили.
– Ты сама согласилась на короткую дорогу. Или ты сидишь тихо, или я разворачиваюсь и еду обратно, домой… – Смотритель вздохнул и с нежностью добавил: – К покойничкам…
Пластырь подействовал очень быстро, и сознание Селеса окончательно прояснилось. Решение Алисы и Смотрителя проехать именно здесь казалось ему как минимум необдуманным – их конечности восстановлению не подлежали. Ему, конечно, хотелось спросить, о чем они вообще думали, отправляясь туда, где могут стать жертвой столь изощренного миссионерства. Но этот вопрос, сколько он его ни формулировал, получался невежливым, поэтому пришлось задать другой:
– Как же землепоклонники позволили проложить здесь дорогу? Разве это… не богохульство?
– Они не просто позволили, они сами ее проложили, – хмыкнула Алиса. – Кто же к ним по бездорожью сунется? А если землепоклонник никого не обратил в истинную веру – он попадет в ад… Ты веришь в ад?
– Во внутренний – да. И в объективное «ничего» тоже. И, наверное, в Реконструктора…
– Один есть, – мрачно констатировал Смотритель, заметив движение в зеркале заднего вида. – Турист, держись! – Он вдавил педаль газа в пол.
Селес осторожно поднял голову и посмотрел назад. По безупречно ровной дороге за ними мчалось нечто небольшое, грязно-серое, снабженное маленькими устойчивыми колесами. Вокруг него закручивался густой дымно-пылевой смерч, но оммо разглядел гримасу восторженного азарта на небритом лице. Землепоклонник передвигался на тележке с мощным, судя по всему, двигателем. Он ловко орудовал рычагами управления и вдохновенно, дико улыбался, демонстрируя почти полное отсутствие зубов.
– А вам не кажется, что мы уже в аду? – разглядывая землепоклонника, меланхолично спросил Селес.
После обеда люди притащили в кабину несколько складных табуретов и кучу бесполезного хлама, которым хотели похвастаться. Бухгалтерша Афродита принесла недовязанную, но уже изрядно растянутую кофту позитивного оранжевого цвета. Петерен – целую стопку двухмерных изображений своей супруги, оставшейся на планете, и одно трехмерное, запечатлевшее трогательно некрасивых и счастливых толстяка и зубастую брюнетку в момент бракосочетания. Длинноволосый юноша, которого звали Берис – корабль отлично запомнил имя, потому что, представляясь, юноша заикался и блеял очень жалобно: «Бе-бе-берис», – так вот, этот невинный агнец приволок двух упитанных котов и несколько больших черных дисков. Коты тут же заняли позицию на саркофаге, истерично мурлыча и впиваясь в крышку когтями, а юноша потыкал диском в несколько подвернувшихся щелей и расстроился.
– А у вас ро-ро-розетка есть? – спросил он у корабля, культурно беседовавшего с Петереном.
Ответом послужило презрительное молчание. Берис вздохнул.
– Л-ладно, я все при-при-принесу… – И вышел в коридор.
Дружелюбие людей обескураживало. Вообще-то им подобные смотрели на неолюдей, или, как они говорили, «новок», свысока, потому что рост позволял, а к кораблям и вовсе относились как к заговорившей по некоему недоразумению бытовой технике. Почему-то они считали, что вместилищем разума может быть только теплое и дышащее. А обитателей додекаэдра восхищало все – и ментальное поле, и палиндромон, особенно развернутый, во время простого пожелания здоровья на котором можно было уснуть, и способность корабля разговаривать на любом языке, имеющемся в личной базе данных, и даже то, что он умел грубить или восхищаться вязанием храброй бухгалтерши. Людей просто распирало от любопытства: