Собственно, резидент разведки и не обязан был заниматься
разбором личных дел Семена Бетельмана. Лишь Дронго понимал, как важно, чтобы
именно Бетельман добрался до Лондона живым и невредимым.
Любарскому, конечно, не особенно верили, ведь он представлял
собой так называемую линию ЭМ (сектор эмигрантов в резидентуре разведки).
Каждый резидент КГБ имел различные секторы, составлявшие в итоге главные
направления его работы.
Сектор Х считался направлением научно-технической разведки.
Сектор ПР включал в себя политическую и
военно-стратегическую разведки.
Сектор КР — внешнюю контрразведку и безопасность.
Сектор ИБ — компьютерная разведка. Среди этих секторов
направление ЭМ (эмигранты) считалось наименее важным, и на него часто не
обращали должного внимания в отличие, скажем, от резидентов МОССАДа, всегда помнивших,
что это направление одно из самых главных.
Дронго посмотрел на оружие. — Что это за пистолет? — зло
поинтересовался он. — Из него, наверное, стрелял еще ваш дедушка. Это был кольт
«бэнкерс».
— Почему? — обиделся Любарский. — Я с трудом нашел этот
пистолет. А что касается моего дедушки, то он ни в кого не стрелял. Его сожгли
в Освенциме вместе с моей бабушкой в 1943 году. Мне тогда было всего тринадцать
лет.
— Простите, я не хотел вас обидеть.
— Ничего. Просто я действительно с трудом достал и это
оружие.
— Оно не зарегистрировано в США?
— За кого вы меня держите? Разумеется, нет.
— Это уже лучше. Где живет ваш герой детективных романов?
— На Парк-авеню, дом 174. Хотите, я вас отвезу?
— Откуда у него деньги на покупку дома?
— Он получил его в наследство от своей двоюродной тетки.
Прекрасная была женщина.
— Какой у вас адрес?
— Зачем вам мой адрес? — испугался Любарский.
— Где вы живете? — терпеливо переспросил Дронго.
— В Бруклине, конечно. Оушн-авеню, 1430. Это в конце
проспекта. Отсюда минут пять езды.
— Поезжайте домой и постарайтесь в ближайшие три-четыре часа
быть постоянно на людях. Сейчас половина седьмого утра. Ваш налетчик, наверное,
еще спит. Вы можете описать его квартиру?
— Я принес план его дома, — достал бумагу Любарский.
— Откуда у вас план? — подозрительно спросил Дронго.
— Боже мой, — вздохнул старичок, — вы забыли, где вы
находитесь. Это же Бруклин — столица евреев всего мира. Вы думали, столица в Тель-Авиве?
Она здесь, в Бруклине. Здесь все друг друга знают. Достать план любого дома
можно через квартирного маклера. В этом нет ничего необычного. Мы привыкли
доверять друг другу. Один еврей никогда не подведет другого еврея, если,
конечно, это не Лева Когановский.
«Господи, это действительно какой-то фарс», — с ужасом
подумал Дронго.
— Хорошо, — громко сказал он, — сегодня днем я встречусь с
вашим Бетельманом. Он ведь будет обедать в кафе «Наргиз»?
— Да, на Брайтон-Бич. Он всегда там обедает. Это его любимое
место. Он же старый бакинец. А там, в Баку, говорят, было подобное кафе,
названное так в честь красивой женщины.
— Билет на Лондон у него на завтра? — прервал многословного
связного Дронго.
— Да, я проверял. Ему привезли два билета, для него и супруги,
еще неделю назад.
— Очень хорошо. Теперь я выйду, а вы езжайте домой. И, как
договорились, весь день старайтесь быть на людях. Так вы обеспечите себе
абсолютное алиби.
— Мне больше ничего не нужно делать?
— Ничего. Резиденту передайте, что у меня все нормально.
Скажите, что я вылетаю через четыре дня. Впрочем, они и так знают об этом?
— Хорошо. До свидания. Я очень хочу пожелать вам удачи, но
Бог запрещает мне это делать. Конечно, Когановский плохой человек, но только
Бог вправе судить, что хорошо, а что плохо.
— Вы верите в Бога? — спросил Дронго.
— Разумеется, как всякий еврей.
— А я думал, скорее, в дьявола.
— О чем вы говорите, — испугался Любарский, взмахнув руками,
— как вам не стыдно?
— Мне не стыдно, потому что, если я не вмешаюсь, Семен
Бетельман может вообще не попасть в Англию. Ваш Лева его просто прирежет. Это,
кстати, практикуется здесь, в Бруклине, столице евреев всего мира, и тогда даже
небесные ангелы не слетятся помочь несчастному человеку.
— Господи, как вы можете? — почти жалобно пролепетал
Любарский.
— Могу. И знаете, почему? Я верю в Апокалипсис, который
грядет. Мы погрязли в грехах, Любарский, разве это не так? Все мы ненавидим
друг друга, евреев, негров, «латинос», китайцев, коммунистов, фашистов,
анархистов, арабов — какая разница, кого и за что. Вот сейчас даже евреи
вымогают деньги у собратьев по вере. Близится конец света, мой верующий друг. И
нам уже не спастись. Все перемешалось в этом мире. Знаете, какие три самых
загадочных парадокса наших дней? Русские борются за трезвость, немцы — за мир,
а евреи воюют. Мир состоит из нелепых парадоксов.
— Как вам не стыдно, — снова вздохнул Любарский, — так
говорить о других нациях? Вы же не расист?
— Я не сказал ничего обидного. Кстати, рассказавший мне эту
притчу был русский разведчик. Что касается немцев, то в прошлом году убили
одного из моих лучших друзей. Правда, по матери он был фламандец, а по отцу
немец. Я думаю, что и вы не считаете всех немцев потомками тех, кто сжег ваших
близких в Освенциме. Что касается евреев, то сегодня я приехал сюда, чтобы
спасти вашего знакомого еврея. Разве этого мало? Просто мир действительно сошел
с ума. Утром я слушал радио. Билл Клинтон объявил, что в заседаниях Кабинета
министров будет принимать участие его жена Хиллари, лучше разбирающаяся в
некоторых вопросах, чем он сам. Несчастные американцы, оказывается, выбрали в
президенты сразу обоих супругов. Вы не находите, что это много для одной
страны, пусть даже такой великой?
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Постарайтесь не забыть моих советов. Весь день будьте на
виду. Прощайте.
— Мы больше не увидимся?
— Не знаю. Если мне что-нибудь понадобится, я позвоню. За
оружие не беспокойтесь. Его не найдут.
Он вышел из автомобиля, осторожно прикрывая дверцу.
Любарский тронул машину с места. Проехав метров пятьдесят, вдруг дал обратный
газ. Открыл дверцу и быстро проговорил:
— И все-таки вы не правы. Мир будет существовать всегда.
Просто войны — это порождение человеческих недостатков.