Безмолвие девушек - читать онлайн книгу. Автор: Пэт Баркер cтр.№ 7

В слепом стремлении дотянуться до них я вошла в море: щиколотки, колени, бедра – и внезапно пенистая волна хлестнула мне в промежность. Меня пробрал холод. Прямо там, расставив ноги и утопая стопами в песке, я погрузила руку под воду и вымыла его из себя. Я очистилась, насколько могла стать чистой после той ночи, и стояла по пояс в воде. Волны приподнимали меня на носки и вновь опускали, так что я качалась вместе с морем. Огромная волна неожиданно подхватила меня и едва не унесла за собой в пучину, и я подумала: «Почему нет?» Я чувствовала, что братья ждут меня.

Но потом мне послышался голос. В первый миг мне даже показалось, что это голос моего младшего брата. Я напрягла слух, вслушиваясь в грохот волн, и вот он донесся снова. Это определенно был мужской голос, но я не могла разобрать слов. И тогда я испугалась. Я жила в страхе все предыдущие дни – просто забыла, что значит жизнь без страха, – но то был ужас иного порядка. По коже побежали мурашки, и волосы зашевелились на затылке. Я убеждала себя, что голос доносится из лагеря, каким-то образом отражается стеной тумана, и кажется, что отзвук его долетает со стороны моря. Но потом я снова услышала этот голос и уже не сомневалась, что он разносится там, в море. Кто-то или что-то, резвилось среди кипящих волн. Какое-то морское существо – иначе и быть не могло – дельфин или касатка. Порой они подплывали очень близко к суше, даже выбрасывались на берег, чтобы схватить тюленя на скале. Затем мгла на миг расступилась, и я увидела человеческие плечи и руки, лунные блики на мокрой коже. Он взбивал воду, разбрасывая тучи брызг, и – внезапно затих и перевернулся вниз лицом, мягко качаясь на волнах.

Мужчины на этом побережье не учатся плавать. Они – мореходы и знают, что это умение лишь продлит страдания, тогда как смерть могла быть скорой и легкой. Но этот человек играл с морем подобно дельфину, словно оказался в родной стихии. И сейчас он лежал на поверхности, раскинув руки, и тянулось это так долго, что, казалось, он способен дышать под водой. Но вот он резко поднял голову и поплыл к берегу, вытянувшись, словно нерпа. Стоило лишь увидеть его лицо, и меня вновь сковал ужас, хоть я уже догадывалась, кто был в море.

Я развернулась и, загребая руками, быстро двинулась к берегу с одним желанием – поскорее вернуться и обсохнуть. Иначе как я собиралась объяснять все это? Но на мелководье заставила себя сбавить шаг, потому как брызги могли привлечь его внимание. Едва я ступила на берег, как ощутила резкую боль в правой стопе: острая галька вонзилась в ее свод, и мне пришлось наклониться, чтобы вытащить ее. Когда я подняла голову и увидела Ахилла, он уже не плыл, а медленно шел к пляжу по колено в воде. Я резко присела и затаила дыхание, но Ахилл прошел и не заметил меня, отирая глаза от соленых брызг. Я выдохнула и уже решила, что все позади и Ахилл вернется в лагерь. Однако он все стоял у кромки воды, глядя в морскую даль.

Когда Ахилл заговорил, я подумала, он обращается ко мне, и даже раскрыла рот, хоть и понятия не имела, что ему сказать. Однако тут он заговорил снова, но так, словно набрал в рот воды или захлебнулся, и я поняла, что не могу разобрать ни единого слога. Он как будто спорил с морем или оправдывался перед ним… Кажется, я смогла уловить лишь одно слово: мама. И это еще больше сбило меня с толку. Мама? Нет, должно быть, я ошиблась. И вот снова: мама, мама… Как если бы малолетнее дитя просилось на руки. Пусть оно значило нечто иное, и все-таки во многих столь разных языках это слово звучит так сходно… Что бы это ни означало, я сознавала, что не должна слышать этого, но боялась пошевелиться, поэтому припала к земле и ждала. Казалось, этому не будет конца. Но вот вязкой массой упали последние слова.

Солнце показалось над горизонтом, и туман стал редеть. Ахилл развернулся и пошел по берегу. Я смотрела, как рассветные лучи играют на его мокрых плечах, пока он не скрылся в тени своих черных кораблей.

Едва уверившись, что он ушел, я опрометью бросилась через дюны. Однако заблудилась, как только оказалась в лагере. Я стояла мокрая, перепачканная и напуганная и не знала, куда идти. Но потом в дверях одной из хижин показалась девушка и знаком велела войти. Ее звали Ифис. В то утро она выходила меня, даже наполнила ванну, чтобы вымыть соль из моих волос. Когда я скинула накидку и уже собиралась влезть в ванну, что-то стукнулось об пол, и я поняла, что принесла ту самую гальку с пляжа. Из ранки в стопе еще текла кровь. Камешек лежал у меня в ладони, и я поминутно разглядывала его, как другие в минуты потрясений, бывает, все свое внимание направляют на какую-нибудь безделицу. Он был зеленого цвета, ядовито-зеленого, как море в шторм, но с белой прожилкой. Ничего примечательного, обыкновенный камешек – разве что острый. Невероятно острый. Я поднесла его к лицу и потянула носом – морская вода и песок. Облизнула – шершавый и солоноватый. Затем коснулась пальцем острой грани: неудивительно, что порез оказался таким глубоким. Почти не прилагая усилий, я провела им по запястью – осталась тонкая царапина, и на ней красными точками выступала кровь. Было какое-то странное удовлетворение в этом истязании собственной окоченелой плоти, и мне стало любопытно, как далеко это может зайти. Я попыталась порезать себя еще раз, но что-то остановило меня. Я не знала, почему море послало мне этот дар, но была уверена, что у него иное предназначение. Если бы мне захотелось ранить себя, в лагере кругом были клинки. Поэтому я снова положила камешек на ладонь и просто смотрела на него, ни о чем не думая. На берегу столько камней, миллионы, и все отшлифованы, скруглены неустанным движением волн – но только не этот. Он остался острым.

Этот камешек стал для меня чем-то особенным. Я и сейчас держу его в руке.

Ифис принесла чистую сухую одежду, и я стала одеваться. Вернее сказать, Ифис одевала меня, а я просто стояла как деревянная. Когда и с этим было покончено, я спрятала камешек под пояс, и он вреза´лся в кожу при малейшем движении. Это причиняло неудобство, но в то же время успокаивало, напоминало о море и побережье – и той девочке, какой я была когда-то и какой уже не стану.

Что мне лучше всего запомнилось – если отбросить тот ужас первых дней, – так это невероятный контраст богатства и убожества. Ахилл ел с золотых блюд, вечерами клал ноги на скамейку со вставками из слоновой кости и спал на простынях, затканных золотыми и серебряными нитями. Каждое утро, расчесывая и заплетая волосы – даже девушка перед собственной свадьбой не наряжалась с таким тщанием, как Ахилл перед битвой, – он смотрелся в бронзовое зеркало, которое вполне могло бы составить царский выкуп. Насколько я знаю, оно и досталось ему от царя. И вместе с тем, когда приходила нужда, Ахилл брал лоскут грубой материи из кучи в углу и отправлялся в отхожее место, где стояла тошнотворная вонь и тучами кружили мухи. И по пути он миновал кучи отбросов, которые следовало регулярно сжигать, но никто этого не делал, и в конечном счете они стали настоящей житницей для крыс.

Это второе, что я хорошо помню: крысы. Они были повсюду. Бывало, если случалось идти по тропе между рядами хижин, земля под ногами вдруг приходила в движение – настолько все было ужасно! Их численность могли бы сдерживать тощие полудикие собаки, что бродили по лагерю, но по каким-то причинам этого не происходило. Мирон следил за порядком в стане Ахилла и часто устраивал состязания в ловле крыс. Победитель получал в награду кувшин крепкого вина. И молодые воины расхаживали с черными тушками, наколотыми на копья: крысиный кебаб. Но, сколько бы они ни убивали их, крыс становилось еще больше.