— Мы? — переспросил Морозов.
— Да, вы! Покажите этим юным блеющим овечкам, как играть настоящую страсть.
Морозов хмыкнул, но встал, за ним поднялась и Беседина.
— Нет, не ты! — замахал руками режиссер и кивнул на меня, — она!
— Почему — она? Я уже игра…
— По кочану, — перебил ее режиссер. — Девчонка похожа на мадонну эпохи Возрождения, а ты — дылда, да и патлы у тебя крашеные.
Беседина надула губы и села на место.
— Так, эксперты, пошевеливайтесь!
Мы поднялись на сцену.
— Слова знаете?
— Перевод? — машинально уточнила я.
— Нет, блин, оригинал! — съязвил режиссер. — Конечно, перевод!
— А какой — Радловой или Пастернака?
Режиссер с сочувствием посмотрел на Морозова:
— Она больная, да?
— Нет, — улыбнулся тот. — Она — филолог.
— Один хрен. Ладно, приступайте. «Любовь меня на поиски толкнула…»
— «Любовь меня на поиски толкнула…», — начал Морозов, и в глазах его блеснули озорные искры. Было видно — он еле сдерживается, чтоб не засмеяться.
Черт! Я почему-то так растерялась, что язык прилип к нёбу. То есть начала я еще более-менее бодро, но слова: «Милый мой Ромео! Скажи мне, вправду любишь ли меня?» промямлила уже совсем невразумительно.
— Стооооп! — заорал режиссер. — Тьфу. Отстой. Но есть ты — еще ладно, — он кивнул Морозову. — А ты — повернулся ко мне, — отстой. Идите отсюда, толку от вас никакого.
— Ну вот, Горячева, режиссер сказал, что ты — отстой, — громко повторила Беседина, когда мы вернулись на места. — Я ж говорила, что лучше могу!
— Я просто половину слов забыла! Если б он предупредил, дал возможность подготовиться, я бы нормально сыграла, я бы смогла! — почему-то я стала оправдываться, будто больше заняться нечем.
— Не-а, не смогла бы, — Морозов снова стал усмехаться.
— Это почему же?
— Потому что, — он наклонился к моему уху, — ты меня… как там было? — ненавидишь-ненавидишь.
— Я умею разделять профессиональное и личное.
— Неужели? Что-то не заметил.
— Чего вы там шепчетесь? — Беседина чуть голову не вывернула, пытаясь услышать, о чем мы говорим, но Морозов уже отвернулся от меня и, улыбаясь, смотрел на сцену.
В общем, как вы понимаете, жилось мне в то время несладко. Но самое поразительное в этой истории было то, что я все-таки пошла на эту глупую «Студенческую осень». Хотя обычно подобные действа обхожу за километр.
Надо сказать, что за очень короткий срок режиссеру удалось добиться невозможного — постановка выглядела почти прилично. После нее было еще несколько небольших выступлений, а затем актовый зал превратили в подобие диско-бара.
Я умом понимала, что пора бы уходить, но всё не уходила, тем более, что Машка вцепилась мертвой хваткой — без меня ей, видите ли, было скучно.
— Викуль, я коньячок припасла, пошли тяпнем, повеселее станет, — уговаривала она меня.
— Нет, спасибо, мне твоего вина хватило.
— Да что же там за вино такое, о котором столько разговоров! — повернув голову, я увидела Андрея.
Ну и ну. Похоже, не только я изменила сегодня своим принципам. Андрей тоже никогда не посещал подобное — не было его и на спектакле, а вот сейчас вдруг появился.
— Значит, так… — начала Мария, но замерла с открытым ртом. Я проследила за ее взглядом и увидела, что в зал вошел Морозов, а с ним — Беседина. Но удивителен был не этот факт, а то, что на Бесединой были кожаные шорты, лакированные туфли на диких шпильках и полупрозрачная блузка с невероятным вырезом. При том, что еще совсем недавно, на спектакле, она была вполне прилично одета.
— Святааая Агнесса, спаси нас от такого стыдобища! — наконец отмерла Проценко.
Андрей, кажется, тоже потерял дар речи. Но потом пришел в себя и снова обратился к Машке.
— Вино. Ты не договорила.
— Ах, да, — продолжила вредная Мария, — значит, я умею заговаривать вино. Ну и вообще всякие напитки. Люди, которые это выпьют, воспылают страстью друг к другу.
— Ну и бред, — хмыкнул Андрей.
— И вовсе не бред! Совсем не бред! — Машка завопила так, будто ее обвинили в каком-то преступлении. — Не бред, я докажу тебе! Вот давай, на коньяке!
— Ну давай, давай, докажи!
— Боже мой, — вмешалась я, — взрослые люди, с высшим образованием, а какими глупостями занимаетесь!
— А ты… — начала Машка, но не договорила — к нам подбежала Журавлева:
— Видели Морозова, да? Беседина пыталась его танцевать вытянуть, но он сказал, что не танцует. Совсем. Зачем тогда пришел, а? Я собиралась… — но тут Татьяну окликнула какая-то девушка и она упорхнула. Мы так и не узнали, что она там собиралась.
— Ну как это — зачем пришел, — задумчиво проговорила Машка. — Пришел следить за Горячевой. Вон, как коршун, глаз с нее не сводит. Внимание, вопрос — почему? Может, он всё-таки…
Развернувшись, я увидела, что Морозов скорее смотрит на бесединское декольте, чем на меня. Мне вдруг показалось, что в зале очень душно. Я перебила Марию:
— Хватит чушь молоть!
— Нет, правда-правда!
— Перестань, кому сказала!
— Ладно, где там твой коньяк? — спросил Андрей.
— Пошли на кафедру. Вик, ты с нами?
— Нет. Наверное, всё-таки домой поеду.
— Ой! Пожалуйста, дождись нас, мы скоро! — сказав это, они удалились.
В этот момент меня окликнула одна из учениц.
— Виктория Владимировна, не могли бы вы мне минутку уделить? Я тут делала одно задание…
— Что? — в зале было довольно шумно, и мы вышли в коридор. Там я потратила битых полчаса, пытаясь понять, чего же она от меня хочет, но так и не смогла сосредоточиться. К тому же сильно разболелась голова.
Я поднялась на кафедру к Машке, но там все было закрыто. «Вы где?». На сообщение никто не ответил. Что за дела? Я спустилась в зал — может, мы разминулись? Может, они вернулись, а из-за шума ничего не слышат? Но в зале их тоже не было.