Пьяные птицы, веселые волки - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Бабушкин cтр.№ 3

Однажды хозяйка у-

у-

у-

пала обратно в кресло, закрыла глаза и разжала губы, и хозяин к ней как-то совсем неуклюже кинулся (хотите понять, как это увидели вещи, просто поставьте кино без звука). Другие люди приехали довольно скоро и довольно осторожно забрали хозяйку, а он ушёл следом.

Кот покричал для порядка и сел в центр.

– Куда её?

– В больницу, куда.

– Что это?

– Там белое. Там отнимают кусок тебя. Я там был.

Вещи молчали.

– Ну всё, – сказал Кот. – Теперь я главный.

И он противно завыл, но это была песня.

тебя пингвин я буду катать.

тебя лиса терзать

мните кота мните кота

глядите ему в глаза

а если меня недостаточно мять

тогда настанет грусть

тебя олень я буду хрясь

тебя полкурицы кусь

7

Никого долго не было. Кот насорил, унизил Тапки, разбил обычных кружек, но Филина не тронул, исхудал и не двигался, как вещь.

В саду всё пело.

Хозяин вошёл в дом как-то боком, будто у него отняли не часть, а всего его целиком.

Пнул, но случайно, Лису. Дверь двинулась. Взял водки, налил в Филина, выпил, посидел, заснул сидя.

8

Всё наладилось и покрылось пылью. Хозяин никуда не ездил. Кот одичал и научился добывать еду в саду, каких-то что ли насекомых.

– Эй, Кот, – говорил Олень. – Есть одна тема.

– Мяу, – говорил Кот. – Мяу.

Однажды хозяин встал, прошёлся по комнатам, закрыл, что закрывалось, взял Кота, засунул в сумку с дыркой, в другую сумку накидал вещей, но безымянных. Смёл сумкой Филина с края стола, оглянулся на звук, чертыхнулся, вышел в сад, постоял там и ушёл, уехал в город, видимо, работать.

От Филина осталось меньше половины, часть крыла, немного глаза.

– Как ты? – спросила Лиса.

– Помнишь, Лиса, они говорили о боли? Кажется, это боль.

9

Бог сделал и это, и это, всё это большое пространство, чтоб мы тут все сгорали от любви. А дьявол сделал, чтоб мы сидели по углам от ужаса. Дьявол сделал время. Оно на исходе, сказка кончается. Я собрал её из чего попало: чихнул от сирени – и вот сирень. Из мяса на завтрак, из найденной рукавицы, из тревоги, и если вам тоже тревожно, то вот вам сказка. А ещё нам с женой подарили лису, просто песок подарили в лисьей форме, это стоппер дверной приставной, отлично бы смотрелся в летнем доме, в любом доме, но зачем нам лиса, если дома нет.

Кончилась очередная война – и карфагенские крепости перестроили в тюрьмы. Кончились недовольные славной победой – тюрьмы стали отелями. Потом на берег выпрыгнул катер каких-то, допустим, римлян, и всех убили, сначала на пляже, а позже и тех, на катере. После римских атак побережье опять укрепили. Двумя словами – «вы свободны» – Али превратил наш отель обратно в тюрьму. И теперь достраивал тюрьму до крепости. Весь день он гонял по отелю братьев: проверь-ка то окно, ту дверь, ту крышу. Молчаливый, как поэт, и спокойный, как прораб, и уж точно не очень похожий на террориста.

Стемнело; он позвал меня.

– Спой про войну.

– Про эту?

– Про любую.

– Откуда ты знаешь русский?

Али налил себе сам, но не выпил.

– С чего бы не знать?

– Я думал, вы арабы. Тут пустыня.

Али рассмеялся и щёлкнул пальцами. Явился брат и рассмеялся тоже, во рту сверкнула пустота и сталь.

– Если бы ему оставили язык, он рассказал бы про тихий греческий город, откуда родом.

Он щёлкнул снова.

– Иероглиф на левой руке – имя его любимой, она мертва. На отрубленной правой было имя его деревни.

Он щёлкнул в третий раз.

– А этот брат из вавилонских пригородов. Там теперь вообще ничего нет. Спой и ты про войну.

– Но я не воевал. Я даже не служил. Друг вернулся из армии с красным лицом и серыми зубами – вставили подешевле вместо выбитых.

– Конечно, воевал. Мы берём города как женщин и женщин как города. Бойня за вещи, бойня за деньги, бойня за добрые имена. И если ты уверен, что не видел войн, значит ты их просто проигрывал.

С каждой невыпитой рюмкой фальшивой текилы Али говорил всё лучше. С каждой выпитой я всё лучше его понимал. Он хлопнул в ладоши, молчаливые братья сделали шаг назад и растворились. Отовсюду подуло холодным ветром.

– Пой, – сказал Али.

И я спел. Не потому, что на подносе лежал пистолет. Просто нет ничего приятней, чем спеть на море.

Салмо́н, человек с монетой в глазу, рассказал эту сказку Воозу, Вооз – Овиду, Овид – мне. И если что-то потерялось по пути, так потому, что люди – люди.

Жили на свете четверо. Часы у них стоили как машины, машины – как дома, дома – как дворцы, дворцы – как царства. Кто они, откуда, все забыли. Пропали, кто помнил их имена. Но было известно: Перец поднялся на овощах, Камень – на стройке, Газ – на газе, Стекло – на трёхлитровых банках, а после, конечно, тоже вложился в газ.

Шесть дней они вели дела, а на седьмой играли в карты.

– Лям, – говорил Перец.

– Два, – говорил Камень.

– Три, – говорил Газ.

– Пас, – говорил Стекло.

Мужчины сидели в мраморном зале, женщины – в жемчужном: говорили новыми губами, улыбались новыми щеками. Молчала лишь Маша, женщина Камня. Он взял её из ниоткуда, из продавщиц, за красотищу. Она, стесняясь, выпивала много коньяка, икала, падала и в пьяном сне становилась вообще идеальная.

Снаружи ждали люди Перца, люди Камня, люди Газа и человек Стекла – Салмон, который стоил многих. Салмон учился на историка, но вовремя узнал, что нож выгодней, и начал жить чужую жизнь.

– Есть, – говорил Стекло. И Салмон резал мясо.

– Спать, – говорил Стекло. И Салмон сторожил дверь.

– Трахаться, – говорил Стекло. И Салмон приводил ему женщин с ножом у горла.

Однажды Стекло проиграл Камню дом и обиделся.

– Маша, – сказал Стекло.

– Кажется, Камень её ревнует, – сказал Салмон. – Будет плохо.

– Чё? – сказал Стекло.

Кто делает деньги, тот и спрашивает. Кто разбирается в материальной культуре поздней античности, тот и отвечает. Стекло делал деньги на всём, что видел, но деньги были невидимы, а он любил потрогать. И за настоящее платил настоящим: за смерть – золотом, за мелкие увечья – бронзой и серебром – за прочие услуги. Стекло достал монету: