— Еще Борхес говаривал, — сказал атаман, — что вся наша Вселенная — не более как бесконечная библиотека. И тут главное понять, в каком ты томе и что за книга для тебя придумана — авантюрный роман, бытовая мелодрама или твое место в жизнеописаниях замечательных людей.
— Вы-то про себя все поняли, — не удержался Скрябин.
— Вот-вот, — согласился батька Лукаш. — А когда? Был один случай на моем уроке. Стоит один дуболом у доски, штаны мелом пачкает. Посмотрел я на него и почувствовал, что не хочется мне сеять разумное, доброе, вечное, а хочется мне взять его за ухо и повести из класса, чтоб никогда он больше не возвращался. А как ты сам понимаешь, стремление наказать и повести — это уже желания не для учителя, это уже больше для вождя.
В хату вошел Ойкуменов, посмотрел на сидящих, узнал атамана и подобрался весь.
— Хлеб-соль, — сказал он.
— А, физик, — узнал и атаман. — Как там у вас? Есть успехи на научной ниве? Идет культивация сделанных открытий?
— Воюем помаленьку, — туманно отозвался Ойкуменов и обратился к Скрябину: — А я к тебе, дружище, по делу. В твоей библиотеке двухтомника «Органическая химия» нет?
На стадионе «Локомотив» шел чемпионат страны по легкой атлетике.
Юрий Алексеевич и сам не понимал, зачем он сюда приехал. Настроение было таким — вдруг захотелось отвлечься от мыслей и немного успокоить нервы, а стадион как раз оказался под боком. День был холодным. Дул ветер. В небе собирались тучи — дожди в это время года были обычным явлением, но пока участникам соревнований везло — даже не моросило.
Людей на трибунах было мало, спорт тоже потихоньку становился частным делом, в котором более талантливые могли заработать больше, чем те, кто талантом был наделен меньше. Генерал с раздражением вспомнил собрание, на котором молодежь из отряда космонавтов потребовала увеличить оплату полетов в космос, довести ее до американских нормативов. Он вспомнил первый отряд космонавтов, когда все были готовы лететь на смерть, и никто не думал о деньгах — любой бы полетел бесплатно, каждый бился за свой полет, как мог, и отчисление из отдельного отряда первых космонавтов было настоящей трагедией, ломавшей человеческие судьбы. Генерал сидел на трибуне, подставляя лицо холодному ветру, и вспоминал товарищей по отряду. Тогда их было двадцать. Пятеро слетали в космос один раз. Двое — трижды. Восемь в космос так и не полетели. Но даже не полетев в космос, они значили для космонавтики многое — они чего-то стоили, раз их отобрали в отряд. Он вспоминал Ваню Аникеева, Пашу Беляева, Валеру Быковского, Толю Карташова, Гришу Нелюбова, Марса Рафикова, всех, кто летал и кто так и не полетел к звездам. Каждый из них был готов в любое время занять место в кабине космического корабля. Не ради славы, ведь она преходяща, вот уже и космические полеты стали обыденностью, космонавты исчисляются десятками, и кто из людей может назвать их по именам? Не ради денег — деньги в те времена значили мало, это сейчас они стали мерилом успеха и это сейчас из-за денег сражаются до последнего вздоха, а тогда деньги не значили ничего. Ну, почти ничего. А рвались они в космос по одной-единственной причине — перед человечеством, как это не выспренно звучит, открывались двери в новый мир, к людям обращала свое лицо Вселенная. Уже тогда каждый из них считал, что орбитальные полеты — дело ближайшего будущего, они целились на Луну, они прикидывали свои шансы на полет к Марсу, не сомневаясь, что эти полеты состоятся при их жизни.
Иногда их настигала смерть — неожиданная, глупая, какой она, собственно, всегда и бывает. Валя Бондаренко погиб на земле. Это случилась незадолго до старта «Востока». Валя был самым молодым в отряде — ему исполнилось двадцать четыре года. В тот день заканчивалось его десятисуточное пребывание в сурдокамере. Давление в камере было пониженным, и это компенсировалось избыточным содержанием кислорода. Валя закончил медицинские пробы, снял клейкие датчики и протер места их крепления ваткой, смочив ее в спирте. Ватку он, не глядя, бросил, она упала на спираль включенной электроплитки, и пламя, съедая избыточный кислород, мгновенно охватило пространство камеры. На Валентине загорелся тренировочный костюм, он пытался сбить пламя, по молодости рассчитывая справиться самостоятельно, и не подал сигнал дежурному. Когда Валю вытащили, он еще был жив и только говорил: «Я сам виноват! Я сам!», даже в этой обстановке беспокоясь о товарищах, которых могли наказать за его оплошность. Он жил еще восемь часов и погиб от ожогового шока.
Ребята в отряде звали его Звоночком. Он был отличным товарищем. Никогда не обижался на розыгрыши и подначки. Однажды он забрался по водосточной трубе на пятый этаж к стоящему на подоконнике ребенку. И погиб так глупо… Собственно, любая смерть, которая приходит без времени, глупа и несправедлива. Смерть должна приходить, когда человек устал от жизни, когда за спиной долгие десятилетия, когда тебя окружают внуки и внучки, а не тогда, когда ты молод, здоров и полон решимости познать и изменить окружающий тебя мир.
Какие молодые и дерзкие они тогда были!
В марте шестидесятого они жили в маленьком двухэтажном домике спортивной базы ЦСКА. Домик располагался на территории Центрального аэродрома имени Фрунзе. На правах старожилов — ведь они приехали первыми — всех встречали Павел Попович и его Марина. Сколько было шуток! Сколько было розыгрышей! Как они отчаянно рубились в футбол на маленьком поле, совсем не думая о травмах и не задумываясь, что вскоре многим из них предстоит ощутить тяжелое и неудобное бремя славы!
Генерал, не задумываясь, отдал бы десяток лет оставшейся ему жизни, чтобы вновь оказаться в тесной комнатке импровизированного общежития и ощутить поддержку друзей.
— Лидеры закончили забег на короткую дистанцию, — объявил диктор по стадиону. — С результатом одиннадцать и две десятых секунды новым чемпионом России стал спортсмен из Магнитогорска Алексей Михайлов.
Генерал встал и, горбясь, пошел на выход.
Тоскливо было на душе. Тоскливо и погано, словно он сам совершил что-то непростительно низкое и подлое. Машина ждала у входа.
Водитель был служащим срочной службы. Он гордился тем, что возит генерала. Первое время он порывался выскочить и открыть дверь, но Юрий Алексеевич ему запретил это делать. Не привык он к холуйству и не хотел к нему привыкать.
Пустота поселилась в генеральской душе. И с этим ничего нельзя было поделать, к этому, как сказал мальчик из уголовного розыска, тоже надо было привыкать.
Однажды лидеры заканчивают забег. И переходят в разряд бывших лидеров. И к этому тоже следовало постепенно привыкать. Не мальчик — шутка ли, шестьдесят с хвостиком ему было уже. Время, когда нормальные люди садятся и неторопливо подводят итоги.
Человек ко всему привыкает.
Рано или поздно он осваивается в любой обстановке. Постепенно Скрябин на новом месте обживался. Он уже начал вести деликатные беседы у забора с вдовой соседкой Ангелиной. Было ей около тридцати лет, была она грудастой, плотной, как всякая истинная егланская казачка, а говорила низким грудным голосом с хрипотцой, которая волновала Скрябина безмерно. Что и говорить, казачке внимание городского жителя льстило, видно было по ее задорному виду, что и иные виды ухаживания со стороны Скрябина она приняла бы с не меньшей благосклонностью, и даже разочарованной казалась оттого, что слишком уж деликатно он себя вел, не в пример местному мужскому населению. В Еглани нравы были простые, здесь любимой женщине вместо букета роз зачастую дарили поросенка с парой тонн комбикорма для его прокорма, поэтому журавлиное поведение Скрябина Ангелине казалось слишком изысканным, в то время как, по мнению самой Ангелины, воздыхатель ее давно уже должен был перемахнуть через забор, сжать жесткими ладонями жаждущие любви круглые перси и с нежной хрипотцой спросить: