Это мой конёк. Наука запоминания и забывания - читать онлайн книгу. Автор: Ильва Эстбю, Хильда Эстбю cтр.№ 10

Слонихи Ширли и Дженни повели себя так, будто их воспоминания друг о друге были столь же эмоциональными, как у людей. Но воспоминания бывают куда менее сложными и при этом вызывают не меньшее удивление. У некоторых животных есть своего рода инстинкт, связанный со временем и местом. Тупики каждый год прилетают на побережье Западной Норвегии в один и тот же день, независимо от погоды. Угри, пересекая весь мир, идут на нерест в Саргассово море — не только те, что живут в том регионе, но вообще все угри из всех уголков мира. Бабочки монархи собираются в определенной точке в Мексике, и по дороге успевает смениться несколько поколений. Новому поколению просто неоткуда знать, из каких мест их предки и куда они направлялись, — они лишь знают, что им нужно лететь на юг. Это память или инстинкт? И может ли инстинкт иметь привязку к точке на карте или периоду времени?

«Когда лосось идет на нерест, каждая особь возвращается именно туда, где сама родилась, ей руководит обоняние — у большинства животных это чувство очень тесно связано с памятью. Но многие вопросы, касающиеся памяти животных — например, того же угря, остаются для нас загадкой», — говорит Даг Хессен.

В человеческом мозге центр обоняния (обонятельные луковицы) расположен близко к гиппокампу — это говорит о том, что обоняние имеет более тесную связь с памятью. Но это не значит, что другие ощущения для нас менее важны. Идея многотомного романа родилась у Марселя Пруста, когда он ел печенье «Мадлен», обмакивая его в чай. У многих людей яркие воспоминания связаны с музыкой и звуками; легко ли нам забыть мелодию из рекламы? Сколько тысяч песен мы не способны узнать?

У певчих птиц хорошая память. Они, как и мы, учат песни наизусть, а не рождаются с ними. Если посадить певчую птичку в клетку к птицам иного вида, она выучится петь совсем по-другому: синяя синица, оказавшая в гнезде большой синицы, выучится именно ее песням. У песен певчих птиц бывают даже диалекты и различные формы. Самец мухоловки-пеструшки, например, поет немного по-другому, в зависимости от того ищет он «жену» или просто «возлюбленную». В устройстве птичьей памяти особенно впечатляет их мозг. В нем находится несколько вокальных центров, среди прочего — высший центр: он увеличивается в размерах каждую весну и почти исчезает осенью!

«Мы не знаем, почему это происходит, ведь птицы помнят выученные ими песни и без этого центра, — говорит профессор орнитологии Хелене Лампе из Университета Осло. Мы по-прежнему многого не знаем о высшем вокальном центре птиц. У самок он, как правило, развит слабо, но пение они тем не менее понимают. Предположительно, он необходим для идентификации и запоминания конкурентов, но, когда самец мухоловки-пеструшки гуляет с новыми „возлюбленными“, территорию остаются охранять именно самки».

«Одна из пока не разгаданных нами загадок птичьего царства. Мы не знаем, где именно хранятся песни — по данным новейших исследований, складом для них отчасти служит слуховой центр мозга», — говорит профессор Хелене Лампе.

У многих видов птиц поразительно хорошая память: перелетные птицы помнят, куда им лететь, попугаи и вороны способны понимать человеческую речь, а сойки помнят, где они сделали склад с запасами орехов.

«Чтобы делать запасы, необходима эпизодическая память: значит, у птиц картина того, как они закапывали орехи, остается в виде живого воспоминания, впечатления, благодаря которому позже они их находят», — говорит Лампе.

Тут мы видим один из самых спорных вопросов, связанных с наукой о памяти: насколько уникальна человеческая эпизодическая память и имеются ли доказательства того, что у животных и птиц она тоже есть? Окончательного ответа на этот вопрос у ученых нет.

Запоминать — значит создавать целые нейронные сети, связывать их с помощью долговременной потенциации и закреплять в гиппокампе. В этом процессе нет ничего само собой разумеющегося. Природа создала и альтернативные варианты. Память есть и у животных без гиппокампа. Признаки памяти проявляют даже одноклеточные, например слизевики (на самом деле это скопление амеб, хотя долгое время их включали в царство грибов). Ученые помещали слизевиков во влажную среду через одинаковые промежутки времени и наблюдали за их реакцией. Затем они прекратили смену влажных и сухих условий, однако подопытные существа еще какое-то время демонстрировали ту же самую реакцию в том же темпе ^[24]. А еще слизевик нашел кратчайший путь из лабиринта! Амебы оставляли слизь в тех местах, где побывали, — так остальная часть колонии понимала, что в тупик лабиринта идти не надо. Эти существа так и живут с одноклеточной памятью, даже не подозревая, что эволюция промчалась мимо. Вот вам пример памяти без гиппокампа.

Слизевики, медузы и певчие птицы, угри и бабочки монархи, вампировые летучие мыши, тупики и слоны — у памяти каждого из этих видов есть свои тайны. Что они на самом деле помнят, а что лишь инстинкт? Каждого из них природа наградила своим методом решения задачи по хранению информации для дальнейшего использования. Но человеческая память, вероятно, самая объемная и сложная. Какие еще животные помнят эпизоды не только из собственной жизни, но и из жизни предков, живших несколько тысяч лет назад, да еще и фиксируют их письменно?

У нашей памяти секретов тоже предостаточно. Возьмем даже Генри Молейсона, благодаря которому мы теперь столько знаем о памяти. Гиппокампа у него не было — как он помнил свою жизнь до операции? Когда мы обращаемся к воспоминаниям, их видно на экране компьютера Элеонор Магуайр — там они рисуют разнообразные узоры. Как Генри помнил хоть что-нибудь, не имея гиппокампа, ведь воспоминания становятся единым целым именно в нем? По этому вопросу ученые до сих пор спорят. И это в буквальном смысле слова борьба за роль гиппокампа в устройстве памяти.

Воспоминания Генри о жизни до операции прошли стандартную процедуру сохранения с помощью гиппокампа. Для начала события закрепились благодаря следам памяти — они связали впечатления в одно целое. Затем связи в мозговой коре окрепли, и помощь гиппокампа им больше не требовалась. Этот процесс иногда занимает годы. Поэтому Генри не помнил событий нескольких лет до операции — воспоминания о них были просто-напросто нестабильны и зависели от гиппокампа. Долгое время считалось, что в этом-то и заключается объяснение и что гиппокамп совсем не нужен, если мы вспоминаем события далекого прошлого. Но Элеонор Магуайр и другие ученые заметили активность в гиппокампе, когда мы о чем-то вспоминаем, то есть когда воспоминания оживают.

Ученые не ставят воспоминания Генри под сомнение, однако подчеркивают, что воспоминание — это не просто воспоминание. Иногда оно становится повествованием, несущим в себе факты о произошедшем и не очень отличающемся от какой-нибудь обычной истории. Бывает и по-другому — мы переживаем событие заново: ощущения, детали, чувства, нахлынувшие в тот момент, — не последнюю роль играет и обстановка. Воспоминания Генри, скорее, относились к первому типу и больше напоминали знания или усвоенные рассказы — это называется семантическая память ^[25]. Он редко в деталях описывал свое детство, и рассказы его зачастую строились по схеме «я обычно…» и содержали факты о том, в какую школу он ходил, куда ездил на каникулы и какой была его семья. Его словарный запас был весьма ограниченным, и, вероятно, Генри был не способен вызывать у себя живые воспоминания, наполненные запахами, звуками и эмоциями. Уже будучи знакомой с Генри много лет, Сьюзан Коркин убедилась, что его воспоминаниям не хватало именно этой живости, свойственной нашим эпизодическим воспоминаниям.