БАМС! Безымянное агентство магического сыска - читать онлайн книгу. Автор: Тати Блэк, Полина Рей cтр.№ 15

Добравшись, наконец, до веранды после бесцельных скитаний по зале, чтобы покинуть бал и выйти в сад подышать воздухом, Шульц ослабил шейный платок. И не успел вовсе сорвать его и отбросить прочь, как в него впечаталась изящная девица, понуждая лейб-квора инстинктивно обхватить ее рукой. Едва Петр Иванович понял, что пред ним никто иной, как Оболенская собственной персоной, как на лицо лейб-квора опустилась маска безразличия, а голос, которым он задал свой вопрос, прозвучал холодно и отстраненно.

— Настасья Павловна, какая встреча. А я уж было подумал, что до окончания бала не свидимся.

Так и продолжая прижимать к себе стройный девичий стан, Шульц наклонился и шепнул на ухо Оболенской:

— Что же вы не предупредили меня, что не одиноки? Я бы тогда ни при каких обстоятельствах не стал с вами целоваться на сцене, даже если то было необходимо для дела. Ибо у меня есть правило чести: с замужними дамами я не имею никаких сношений интимного характера.

В Петре Ивановиче Шульце, крепко прижимавшем к себе Настасью Павловну, казалось, было безупречно все: сильные руки со стальными мускулами, ощущавшимися и через слои одежды, мужественный подбородок с легкой щетиной, небрежно повязанный шейный платок и даже исходящий от него слабый запах табака, который обычно Оболенской был совершенно неприятен. Да, в господине лейб-кворе воистину было прекрасно все. Кроме выражения его лица в сей момент.

Сначала Настасья Павловна подумала, что кого-нибудь снова убили, но довольно скоро припомнила, что жертвы душегубца у Шульца не вызывали ничего, кроме профессионального интереса; тогда Настасья Павловна решила было, что, может статься, Петр Иванович проведал про смерть дражайшего ее супруга Алексея Михайловича, и решил сделать подобающее случаю лицо, дабы выразить ей свои соболезнования. Но прежде, чем Настасья успела что-либо ответить Петру Ивановичу на его приветствие, тот заговорил сам, и от слов, что срывались с его уст, Оболенская буквально оцепенела.

На смену начальному недоумению, порожденному предположением о том, что Петр Иванович не знает о кончине Алексея Михайловича, пришло возмущение, когда Настасья рассудила, что, должно быть, странные речи Петра Ивановича являются следствием того, что он видел, как она удалилась в сад в сопровождении графа Ковалевского. Но как смел господин лейб-квор судить о ней столь дурно на основе одних лишь своих измышлений?

— Обезумели все сегодня, что ли, ей-Богу! — воскликнула Настасья Павловна и тут же напустилась на Шульца:

— Тот мужчина в саду мне не муж! Что же касается вас, дорогой Петр Иванович, то мимолетный поцелуй, скажу я вам по большому секрету, вовсе не значит еще интимное сношение! — выговорив все это, Оболенская дернулась, намереваясь избавиться от пусть и приятных, но совершенно неприличных объятий Петра Ивановича, особенно с учетом предъявленных ей непонятных обвинений. И в момент этот едва не позабыла о том, что должна во что бы то ни стало находиться рядом с Шульцем постоянно, во всяком случае, во время расследования им «дела странного человека», а потому разногласия с ним — последнее, что ей было теперь необходимо. Вовремя опомнившись, Настасья оставила попытки отстраниться, и, напустив на себя холодный вид, произнесла:

— Но я позволю вам извиниться, господин лейб-квор, так и быть. Начинайте.

Вопреки всем доводам затуманенного близостью Оболенской рассудка, Петр Иванович продолжал прижимать к себе неугомонную… уже не девицу. Ах, как же он ошибался, когда решил, что сие создание юно и невинно! Он мог побиться о заклад — любовный дурман, что напустила на него Настасья Павловна, был целиком и полностью ее заслугой. И за это Петр Иванович тоже намеревался спросить с Оболенской. Тройную плату. Впрочем, пока не придумал, каким образом, ибо все тот же рассудок кричал ему, что самое время убраться восвояси, тело же нашептывало мысли совершенно противоположного характера.

И среди них, ко всему, оказалась еще одна, весьма возмутительного толка: «Так это еще был и не муж!». Это немного отрезвило праведный гнев лейб-квора, и он умолчал о том, что ежели поцелуи и не входят в понятие «интимное сношение», то его желания, которые до сего вечера были направлены на Настасью Павловну, очень даже входят. Но произнесть это сейчас, когда выяснилось, что Оболенская давно несвободна, означало пасть еще глубже в ту пропасть, в которую Шульц и без того падал последние несколько дней. Что ж… Настасья Павловна давала ему возможность завершить все на той ноте, после которой он сможет остаться воспитанным человеком. Отчего же лейб-квор не желал за эту возможность ухватиться? Иначе как еще объяснить то, что он до сей поры не выпустил Оболенскую из своих объятий?

— Извиниться? — словно не расслышав Настасью Павловну должным образом, переспросил Шульц. — Извиниться, милая моя, я могу только за то, что принял вас за другую. За деву юную, неопытную и в некоем роде невинную. За это я готов извиниться, за все же остальное — увольте!

От услышанного глаза Настасьи Павловны распахнулись шире, выдавая владевшее ею неверие. Подумать только! Она воображала, что тесно прижимающий ее к себе человек — лучший из мужчин, но оказалось, что странный дурман, оплетающий Оболенскую в его присутствии, свидетельствовал скорее об обратном. Интересно, скольких дам господин лейб-квор обольстил до нее, а затем низверг своим презрением с небес на землю? Скольким еще поэтично поведывал про возлежания под лодкой и горение всем телом, а затем заявлял, что они недостаточно хороши для интимных сношений? И Настасье было сейчас совсем неважно, что она сама навязалась Петру Ивановичу в компанию; как не было у нее больше желания прояснять, отчего так упорствует Шульц в своем заблуждении относительно нее; и что еще ужаснее — в один миг было забыто ею вверенное ей важное поручение под действием ослепляющего гнева.

А гневаться Настасья Павловна считала себя вправе. Господин лейб-квор сам, исключительно по собственной инициативе, принял ее за другую и не имел никакого повода теперь жестоко оскорблять ее. Особенно касаясь таких деликатных тем, как…

— Вы могли бы и не напоминать мне о моем возрасте! — возмутилась Оболенская вслух, смеряя Шульца горящим от негодования взглядом и добавила уже чуть тише:

— Как жаль, что я ошиблась в вас, не милый и не мой господин Шульц! — в голосе Настасьи Павловны проскользнула горечь, сменившаяся затем холодом: — А теперь, будьте любезны, отпустите меня, раз не желаете осознавать своих ошибок. А то, неровен час, запачкаетесь о не юную и не невинную деву, с которой не желаете иметь интимных сношений!

— Я не желаю? — не успев подумать о последствиях произнесенной фразы буквально вскричал Шульц, угрожая тем самым привлечь к себе внимание, которое было весьма некстати. — Разве я говорил вам подобное?

В голове Петра Ивановича властвовал туман, тот самый, сродни шулербургскому смогу, что устилал улицы, парки и аллеи города, стоило только наступить сумеркам. Иначе как можно было объяснить то, что он все еще вжимал Настасью Павловну в себя, рискуя нарваться на дуэль от ее супружника? И как можно было продолжать слушать весьма дерзкие речи Оболенской, внимать им и — мгновением позднее — подбирать в голове ответ?