Поскольку я живу - читать онлайн книгу. Автор: Марина Светлая cтр.№ 87

Среди зубцов запутались несколько волосков – и седых, и светло-русых. Недлинных, нежестких, чуть завивающихся. Вот и весь сказ. Мешки остались неприкосновенны. Волоски отправились в свернутый из салфетки пакет.

Остаток ночи Иван проторчал на лоджии, в отцовском кресле, наплевав на собственное предостережение для Фурсова – там ему сейчас легче дышалось, когда нутро распирало от десятков переживаемых в эти часы вопросов. Здесь он даже засыпал пару раз, когда глаза смыкались. Ему снилось, как в старом яблоневом саду, среди деревьев, на солнце мелькает серебристая шерсть Лорки. Должно быть, пес искал хозяина, которого потерял. Иногда Иван возвращался в реальность, на лоджию – и видел напротив себя полку с книгами на стене, с неожиданным благоговением узнавая, как Дмитрий Иванович проводил здесь часы своего одиночества, изгнанный из жизней тех, кого любил, и тех, кто любили его.

А потом Ванька проваливался снова. Туда, где бегал Лорка. А ему самому было двадцать, и в его собственные дни и ночи только-только самым краешком, а не центром Солнечной системы вошла Поля, учащаяся академии имени Неждановой и чужая невеста.

Он проснулся от того, что похолодало. Утро оказалось куда более свежим, чем дождливая ночь. И в приоткрытое окно прошмыгивал ветер. День обещал быть пасмурным. Впрочем, любой абориген приморского города в курсе, как быстро здесь меняется погода.

Приступ бурной деятельности, как оказалось, не окончился, несмотря на ноющую шею и ломившую поясницу – потому что правда, ну нехрен же в кресле дрыхнуть! Завтрак по расписанию. А после они с Фурсовым ломанулись в ближайшую лабораторию. Фурса – в качестве группы поддержки, пожалуй. Кажется, до него только к утру и дошел вчерашний Ванькин рассказ, и он теперь и сам выглядел непривычно оживленным и одновременно напряженным.

Оплатив срочный анализ и сдав материал, который, к тому же со стороны отца оказался нестандартным, он выслушал речь о том, что из образцов подойдет всего парочка волосков.

Через пять дней результаты должны были сбросить ему на почту.

Пять дней – его очередь ждать пять дней. Не до свадьбы, как тогда, а до правды.

Впереди Харьков, куда двигать надо уже вечером. И утихомиривать собственное колотящееся и надеждой, и страхом сердце – тяжелым небом и снова разыгрывающимся ливнем.

- Сейчас бы поплавать, в дождь вода самая теплая, - зачем-то сказал он на пороге лаборатории, где его ожидал Влад.

- Ну пошли поплаваем, - согласился Фурсов. – Я, кажется, тысячу лет не плавал.

«И вынырнуть из воды через пять дней», - загадал Ванька про себя. Вслух такого не скажешь, хотя сейчас, он был уверен, друг его понял бы.

Они уехали на Аркадию, где на стыке моря и неба разыгралась гроза, подползавшая все ближе к пляжу. И народ сидел на песке – то ли самый упорный, то ли самый упоротый, и тот кутался в полотенца и спортивные кофты. «Стороной пройдет», - авторитетно бухтел какой-то дед совсем рядом и продолжал независимо разгадывать свой кроссворд под порывами ветра, шелестевшего страницами журнала. И когда сквозь рваные тучи проглядывало солнце, оно образовывало удивительное золотистое свечение над поверхностью воды и яркие искры на ней.

Иван смотрел на море недолго. Но завороженно, как если бы ничего красивее в жизни не видел. И о чем думал, по выражению его лица Влад разгадать не мог. Да он и не пытался.

А потом Ванька негромко выдал:

- Знаешь, друг мой Фурса, еще ни одна гроза стороной меня не обошла.

- Потому что ты сам в них прешься, - пожал тот плечами, - напролом.

- Ну, значит, и эту выдюжу, - усмехнулся Иван. И, скинув джинсы и футболку, с разбега ломанулся прямо в поднимающиеся волны – действительно теплые и почему-то мягкие, как талое масло, ударяющиеся о волнорезы, разлетающиеся брызгами пены и восхитительно переливающиеся всеми цветами от лазури до черноты.

Он рванул вперед, рассекая их руками. И там, где вода окутывала тело, ему было так хорошо, как если бы он вернулся в свой дом. А там, где мокрые плечи, руки и шея выступали на поверхность и соприкасались со злым ветром, становилось холодно, словно сам воздух мелкими иголками колол кожу.

На горизонте блеснула молния, когда он первый раз нырнул под волны. И в ее толще, делал гребки, устремляясь все дальше и дальше и чувствуя умиротворенность моря. На поверхности – этого нет. А здесь – безмолвие и безмятежность. Обманчивые и манящие.

Потом воздух закончился, и Ванька вынырнул только затем, чтобы заглотить еще перед новым погружением. В лицо ему ударила пена. Больно и с такой силой, что отбросило назад. Но он оставался на поверхности – и теперь уже вода с неба лила. Она была повсюду, частой рябью лупя по воде, по лицу, по плечам. Он опять вдохнул. И опять нырнул. Он не творил такого в грозу со школы, когда они с пацанами на спор, на смелость устроили соревнования в бурлящей в шторм воде. Чудом никто не погиб. Ванька выиграл. Продержался дольше всех, хотя ему было до жути страшно. Но, победив один раз стихию, чувствуешь подчас жгучее желание побеждать ее снова.

Вот оно, это «снова», и наступило. Даже если в ушах шумит, а дыхания не хватает. Пофиг, бывало и хуже. Слушать тишину под толщей бушующего моря – вот кайф. Пусть и соревноваться-то теперь не с кем. Влад никогда не станет соревноваться. Он и заходить далеко не стал бы.

Когда волны в очередной раз вытолкнули из себя, Ивана подхватило и понесло, словно он был щепкой, которую разве что не швыряло из стороны в сторону. И когда обернулся, оказалось, что берег уже черт знает где, а он сам – заплыл далеко, гораздо дальше волнорезов и буйков.

От этого открытия громко рассмеялся, наглотавшись соленой воды. И, развернувшись, погреб обратно, к пляжу, где «мамочка» наверняка его уже потеряла. Теперь течение подталкивало в спину и, конечно, сносило куда-то вбок. Попробуй найди еще, где вещи бросил. Но он позволял себе в обратном пути подчиняться этому течению.

А когда вышел все же на берег и бежал по пляжу, который накрыло дождем, выглядывая Влада с одеждой, чувствовал себя неожиданно очистившимся от скверны, что наполняла его душу и не давала жить в мире с собой. Таким, каким был осенью благословенного года, когда в +15 полез в воду в Затоке, у старой лодки, и слушал потом Полькино ворчание, оказавшееся лучше любой музыки. Потом она отпаривала его в ванне, и ему это нравилось. И целоваться с ней нравилось. Черт подери, как ему нравилось с ней целоваться!

- Дубарь, блин! – сообщил он, покрытый гусиной кожей, оказавшись перед Фурсой, спрятавшимся под навесом и хмуро наблюдавшим его пробежку по окончательно опустевшему пляжу.

- А ты натуральный придурок, - хмыкнул Влад.

- Зря не пошел. Водичка – супер!

- Это ты у нас дельфин-шизофреник, а я еще пожить хочу.

- Не, как дельфин орать я пока не могу, Владушка, - рассмеялся Иван и стал отряхивать с себя воду почти по-собачьи. Потом забрал у Фурсова футболку и натянул на мокрое тело, отчего по светло-серой ткани пошли темные влажные пятна. – Я в детстве мечтал, что если заплыву далеко, то увижу другой берег.