Поскольку я живу - читать онлайн книгу. Автор: Марина Светлая cтр.№ 57

Переодевшись, Поля взглянула на себя в зеркало, не сдержав улыбки. На этот раз, в отличие от макияжа, ей подсунули броское платье из шелковой нежно-зеленой ткани, по которой были разбросаны яркие разноцветные маки, с широкой юбкой и широкими рукавами, скользящими по рукам от малейшего движения.

Ее отражение в зеркале нравилось даже ей самой. Что уж говорить об окружающих. Стоило выйти на площадку, как режиссер – именитый киевский клипмейкер, операторы – главный и на бэкстейдже, несколько помощников из числа мужиков посворачивали шеи.

И никогда еще Мирош не был так близок к убийству, как в ту минуту. Убийству всех этих уродов, пускающих на нее слюни. Убийству массовому и жестокому. Ему казалось, что у него не одна голова, а три, как у того дракона. Первая – сейчас произносит какой-то текст, пытаясь не сбиться с разговора с Таранич. Вторая – прижата к земле вместе со всем телом, пружинисто готовящемся к прыжку на любого, кто заговорит с Полиной. Третья – та, в которой сохранены крупицы разума, пытающаяся помнить, почему ему даже на шаг нельзя к ней приблизиться.

Но все это ровно до того момента, пока Мирош не оборачивается и не позволяет себе разглядеть. Что-то перемыкается в нем. И из всех чувств остается только одно. То, которое он испытывал, когда увидел ее впервые на перроне киевского вокзала. Абсолютный, совершенный, почти детский восторг. И желание коснуться ее волос на зимнем ветру.

В павильоне ветра не было, только искусственно созданный вентилятором, который сейчас не включали.

Его снова обдало Шанелью, едва Полина приблизилась, и он, лихорадочно соображая, что будет выглядеть естественным, а что нет, все же позволил себе произнести:

- Круто…

- А до этого было не круто?

- До этого было менее… киногенично.

- Спасибо, - усмехнулась Полина. – Теперь я знаю твои предпочтения. Лёлька так всегда и говорила.

- Ну да, Павлинова – эксперт, - легко пожал он плечами. И не знал, слышала ли она, поскольку одновременно с ним режиссер скомандовал возвращаться на площадку.

Сегодня планировали закончить. Два дня понадобилось, чтобы отснять максимально полно, насколько это возможно, винтажную часть клипа в выбранных локациях и в западном, и в восточном Берлине. Вчера только отправили домой актеров, исполнявших главные роли в «исторических» эпизодах. Что-то вроде истории любви времен установления Берлинской стены. Раскадровка была банальной до зубовного скрежета, вызывала исключительное желание расцарапать морду той сволочи, которая задумала концепцию сюжета, состоящего из двух сюжетных линий. То, что было шестьдесят лет назад – со своей лавстори. И, вроде как, современность.

Соответствия песне и не требовалось, Марина настояла. И сейчас они изображали на камеру сцену в ночном кабаре – странно, почему не в пивнушке – в которой Мирош посредством глотки и микрофона «рассказывал» историю несчастных влюбленных в том же самом зале в середине двадцатого века. Полина «отыгрывала» на рояле.

Иногда их усаживали вместе за столик и снимали за чашками чая. Заставляли «печально» и «с тоской» смотреть друг на друга и переснимали по десять раз их ладони на столешнице, замершие в миллиметре друг от друга.

Видимо, это все для усугубления эффекта безысходности. О безысходности Ванька к своим двадцати шести знал все на свете. И к тому же, ненавидел сниматься – принимал как необходимость, но не без жертв со своей стороны. А попросту заявленной артистичности по заказу, не на сцене, считал себя напрочь лишенным. Гриневич, режиссер, который день обзывал его лентяем.

Впрочем, сейчас все шло довольно гладко, жаловаться было не на что.

Стоило на площадке появиться Полине, как дело заспорилось и пошло гораздо быстрее. Уж ее-то камера любила, даже несмотря на отсутствие опыта, хоть немного равного его. И требование Гриневича «дать ему пронзительный» взгляд большого затруднения у нее не вызывало. Потом он становился чуть смущенным и улыбающимся, когда команду «тосковать» отставляли. То же самое начало происходить и с Мирошем.

Они увлеклись. Он увлекся. Она увлеклась.

Иван еще помнил то, что они гармонировали когда-то во всем. В музыке, в жизни, в постели. Они были созвучны, они принадлежали одной тональности, даже цвет их душ совпадал.

Сейчас гармония находилась вот в эти мгновения, когда можно хоть ненадолго забыть, кто он и кто она. И просто позволить себе снова работать вместе. Периодически задевая друг друга и чуточку дурачась – несмело, с робостью, которой в нем не было много лет.

Он слишком соскучился по ней за эти дни, когда их графики не совпадали. А увидел – и снова пропал.

Заглохли они в самом конце.

На строчках:

Это город чужих пристанищ,

Одиноких слепых скитальцев.

Я твои обожаю пальцы,

Что в ладони моей остались.

- Так! Ну чего непонятного? – пояснял Гриневич, снуя между ними и камерой. – Допел. Почувствовал руку на плече. Обернулся – она. Два крупных плана. Все понятно? Искрить должно.

- Так искрить или тоской веять? – рассмеялся Мирош, ловя себя на мысли, что подмигивает Польке.

- А ты попробуй совмести!

- Да мы уже третий раз пробуем.

- Искрить тоской или тоскливо искрить, - беззлобно проворчала Полька и спросила у Ивана: - Это мы опять тратим спонсорские капиталы, да?

- Я скоро почувствую себя неплатежеспособным, чтобы с ними со всеми рассчитаться за собственную бездарность, - улыбаясь так, что от глаз поползли тонкие лучи морщинок, развел он руками. За все эти недели впервые – как раньше. Жмурясь, будто улыбка идет из-под ресниц.

- Можешь выставить мне счет за мою долю, - рассмеялась она.

- Я подумаю. Но пока меня не оставили без трусов, можешь быть спокойна.

- Так! Ну чего за балаган? – ворвался в их кои-то веки идиллию Гриневич. – Пробуем еще раз. Штофель – подошла, ладонь на плечо положила. Страдай.

Она послушно вернулась на исходную позицию. Режиссер кивнул, лампочка загорелась, Полина подошла к Ивану, положила ему на плечо руку, и губы ее непроизвольно растянулись в улыбку – она поняла, что в этот самый момент, рядом с ним, среди всего этого настоящего балагана совершенно не может страдать. Слишком счастливой себя чувствовала, чтобы страдать.

- Простите, - выдохнула она сквозь нахлынувший на нее смех. – Я еще попробую…

И снова сделала несколько шагов назад, кусая губы, чтобы вернуть себе серьезное – тоскливое – выражение лица. Иван повернул к ней голову и, ловя смешинки в ее глазах, которые будто возвращали их обоих в то время, когда они были счастливыми, раскатистым голосом на мотив песни выдал:

Это город, в котором реки

Многих русел неисчислимых.

Каждой каплею – чье-то имя.