Горькая полынь моей памяти - читать онлайн книгу. Автор: Наталия Романова cтр.№ 59

  – Мы сдали. На родство. И я, и твоя мама, – подчеркнул отец. Дамир вскинул взгляд на отца, понимая, что это значит на самом деле. – Этот ребёнок не внук нам, не сын тебе. Мы бы промолчали, видит Аллах, мы бы промолчали. Ребёнок не виноват, он похоронен под моей фамилией, мы сделали всё, что могли для невинного. Но сейчас я запрещаю тебе думать о своей жене, искать её, приводить в этот дом.

  Блядский воздушный шарик лопнул. Разлетелся на тысячи ошмётков. Взорвался, оставляя после себя звенящую пустоту. Вакуум.

  Дамир развернулся и пошёл. Куда-то. Просто шёл по улице. Моросил дождь, с Волги тянуло сыростью и холодом. Вслед бежала Карима, он откинул её руки, как и руки матери. Просто шёл. Куда-то.

  Дошёл пешком до станции, сел в электричку, не разбирая, в какую сторону она идёт. Рядом перешёптывались односельчане, он слышал каждое слово, каждый звук вонзался в тело, уже не доставляя боли:

   «Маруська, та что хромоножка, работает в отделении патологии для младенчиков. Дети такие рождаются у гулящих женщин, да у пьяниц, это точно. Элька, не смотри, что только разродилась, тощая, как мондель стала, роман с заведующим отделения закрутила. Тот страшный, как таракан, рыжий чёрт, глазищами всех перемацал. У него жена на сносях, оно и понятно, а с Элькой не удержался. Шалава, что и говорить, шалава. Мать у неё такая же. Антонина, та что с Гришкой по соседству живёт, мать Гришки помнит. Сколько та слёз пролила, когда он бабу брюхатую с Севера привёз. А уж как родила девочку, так сразу стало ясно – не Гришкина она. Гришка чёрный, как ворон, а девчонка белобрысая уродилась и синеглазая. Счастье, что сумела разбить семью, а то бы настрадался Гришка с такой женой, позора бы не обобрался. За что Файзулиным такое отродье попалось?..»

  Через две недели Файзулин Дамир обнаружил, что живёт в Архангельске. Зачем-то рванул в Мезень, нашёл то самое Заакаурье, столько раз восхваляемое Элей.

  Эля. Эля! Эля! Эля…

Дом матери Эли быстро нашёл, только не дом, а пепелище – половина обуглившейся стены и почерневшая печь на фоне талого снега.

  – Сгорела Нинка, – вздохнула откуда-то взявшаяся тётка, не в обхват толстая, с намотанным цветастым платком на голове поверх старой, потёртой куртки. – С Митькой вместе сгорели. Из прокуратуры приезжали, сказали, сами они подожгли, по синему делу. Я Нинку накануне видела, хвасталась, что Эльку в Мезене встретила. Та ей денег дала, вот они на радостях и напились с Митькой. Непутёвая она была, Нинка-то, царствие ей небесное, но добрая. Не то что Элька. Люди говорят, она мать с отчимом подожгла, но кто разбираться в нашей глуши будет?

  – А что Элька? – Дамир посмотрел невидящим взглядом на тётку.

  – Ты кто такой, чтобы я тебе информацию выдавала? – уперев толстенькие кулаки в бока, ответила женщина.

  – Муж Эли… – Эли. Эли! Эли!

  – Как тебя угораздило-то? – проныла тётка. – С виду вроде приличный. Пойдём, сынок, я тебе расскажу.

  Рассказала: «Убежала Нинка из дома, четырнадцати лет ей не было. В шестнадцать в ПТУ в Архангельске поступила, а ещё позже, годам к двадцати, роман закрутила с капитаном тралового судна, рыболовецкого. Забеременела, капитану оказалась не нужна. Нинка тут же подцепила матроса с этого же судна, соврала ему, что он него ребёнок, вышла замуж. Позже всё раскрылось, пришлось возвращаться домой, с Элькой на руках. Говорили дурной – сдай девчонку в детский дом, не будет жизни с ней. А она жалостливая была, не сдала.

  К Эльке, когда подрастать начала, мужики слетались, как осы на мёд, даже из Архангельска один приезжал. Важный, старый уже, а всё туда же. У Нинки из-за этого с сожителями не ладилось. Как сложится, когда девка жопой крутит перед каждым? Митька, последний сожитель Нинки, не утерпел, завалил Эльку, так та – в полицию заявление написала. А что писать? Восемнадцать лет есть – уголовный кодекс позволяет, ей так и сказали. Элька сразу исчезла, как в воду канула, только сказала Митьке, что отомстит.

  А тут появилась – с деньгами, в золоте. Нинка хвасталась, а на следующий день ни её не стало, ни Митьки».

  До конца поздней осени Дамир подрядился матросом на траловое судно – работа изматывающая, отупляющая, заставляющая забыться. Когда был не на вахте – пил по-чёрному. Грозились уволить, не выплатить заработанное. Какое это имело значение для него? Несколько раз он смотрел в холодную воду и ловил себя на том, что медленно перегибается через бортик, готовясь встретиться с ледяной водой. Останавливал голос: «Ах ты, собака немая, удумал!», и Дамир возвращался на вахту, а потом к дешёвому пойлу.

  Зимой жил в Архангельске, работал в порту, в каких-то магазинчиках, иногда за малую мзду, порой за бутылку и пожрать. С кем-то жил, кажется, её звали Маша или Даша. Приходили какие-то мужики, с ними пил, братался, дрался, снова пил. Просыпался в отделениях полиции, не мог вспомнить, кто он, откуда. Появлялась Маша или Даша, – кто бы напомнил её имя или внешность, сколько лет, есть ли дети, – тащила в квартиру с ободранными обоями, отпаивала бульоном из кубиков. А вечером снова пили, орали, блевали.

  И он падал, падал, падал, опускался ниже дна, пока однажды не открыл глаза в яркий свет с единственной мыслью, что наконец-то сдох. Оглядел чистые, светлые стены, жалюзи на окне и холёную морду Юнусова.

  – Набегался, Форест Гамп? – усмехаясь, спросил друг.

Карима. Прошлое. Поволжье

  Весна тянулась, как тягучий кисель, а лето и вовсе замерло на месте. Три месяца каникул никак не заканчивались, Карима же была готова отказаться от них совсем, лишь бы не находиться в доме, погруженном в траур.

  Вязкая и липкая, нервная обстановка обволакивала девушку, душила, несмотря на то, что они съездили в Европу. Италия, волшебная Венеция, сказочный Прованс, строгий Мюнхен. Они – это папа, Карима, Алсу и Назар. Мама не поехала, сказала, что Динар ещё маленький, ничего не запомнит, только измается, и нельзя оставлять эби – у неё сердце, давление. Папа согласился. Все понимали, дело не в эби и не в Динаре, а в Дамире, которого мама ждала дённо и нощно. Он словно сквозь землю провалился.

  Исчез! Пропадают люди без вести, и Дамир исчез. Много раз Карима видела, как мама плачет, иногда рыдает, ходит с опухшими глазами, прячет черноту под глазами под слоем тонального крема. А ведь раньше мама почти не красилась, только по праздникам.

  Карима тоже плакала и так же прятала слёзы, чтобы ещё больше не расстраивать маму. Сначала она плакала из-за ребёночка Эли. Пусть, как оказалось, он не от Дамира, Кариме всё равно было жалко маленького. Разве справедливо, когда умирают дети? Такие крохотные, ни в чём не виноватые… Позже – из-за старшего брата.

  Что с ним случилось, жив ли он? Если бы был жив, сообщил бы эби, обязательно сообщил! Выходит, что нет… О смерти Дамира девушка думать боялась. Замирала, отгоняла от себя дурные мысли, бросалась в учёбу, а летом в домашнее хозяйство. Лишь бы не думать, не думать, не представлять, что он никогда в жизни не вернётся. Никогда, никогда! Не думать, не представлять!