Карта призраков. Как самая страшная эпидемия холеры в викторианском Лондоне изменила науку, города и современный мир - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Джонсон cтр.№ 47

* * *

Карта Сноу, возможно, все же оказала и важное краткосрочное влияние, хотя это уже ближе к предположению, чем к твердо установленному факту. Мы знаем, что интерес Генри Уайтхеда к водной теории резко вырос после того, как Сноу дал ему копию переизданной монографии о холере в конце зимы 1855 года. В этой монографии приводилась вторая версия карты Сноу. Вполне возможно, именно увидев смерти вокруг колонки на Брод-стрит, викарий все же передумал. Он провел больше времени, чем кто-либо другой, изучая мельчайшие подробности этих жизней и смертей: сначала ухаживая за больными как священник, затем расследуя эпидемию как детектив-любитель. Вполне возможно, когда он впервые увидел данные с высоты птичьего полета, это стало для него откровением.

Убедить помощника викария в правильности водной теории – вроде бы не бог весть какое достижение. Но расследование Уайтхеда в 1855 году в конечном итоге стало не менее важным для разгадки тайны Брод-стрит, чем работа Сноу. «Обращение» после прочтения монографии Сноу заставило его пуститься на поиски нулевого пациента, и в конце концов он нашел малышку Льюис. А это, в свою очередь, привело к раскопкам колодца, которыми занимался Йорк и которые подтвердили, что колонка соединена с выгребной ямой по адресу Брод-стрит, дом 40.

Это, конечно, всего лишь предположение, но тем не менее вполне разумным будет предполагать, что если бы не вклад преподобного Уайтхеда, то приходской следственный комитет ни за что бы не назвал причиной эпидемии колонку на Брод-стрит. Без нулевого пациента и неоспоримой связи с колодезной водой, без поддержки одного из самых уважаемых жителей района приходскому комитету было бы куда легче увильнуть, сказать, что эпидемия началась из-за общей плохой санитарной обстановки в районе – на улицах и в домах, в воде и воздухе. Приходскому управлению было бы очень легко спрятаться за миазматической дымкой доклада Комитета здравоохранения. Но общий набор улик оказался слишком обширным для того, чтобы прятаться за банальностями. Добавив к исходным данным Сноу более подробное расследование Уайтхеда, узнав о существовании нулевого пациента и сгнившей кирпичной кладки, уже нельзя было не прийти к выводу, что колонка – причина эпидемии.

Вердикт приходского следственного комитета означал, что официальный государственный орган впервые согласился с водной теорией. Победа была маленькой, ибо приходское управление не имело никакого влияния на вопросы здравоохранения вне Сохо, но Джон Сноу и его будущие союзники наконец получили то, чего Сноу так долго добивался: официальное одобрение. В последующие годы и десятилетия, когда историю об эпидемии на Брод-стрит раз за разом пересказывали, отчет следственного комитета набирал все больший вес. Медленно, но верно он полностью вытеснил из общественной памяти доклад Комитета здравоохранения. На двенадцати страницах, посвященных Брод-стрит в Sedgwick’s Principles of Sanitary Science and Public Health, приводится несколько обширных цитат из доклада приходского управления, а вот вердикт Комитета здравоохранения вообще не упоминается. В подавляющем большинстве рассказов об эпидемии на Брод-стрит упускают из виду тот характерный факт, что для высших чинов здравоохранения того времени расследование Сноу вообще не имело никакого значения.

Перематывать историю назад и представлять себе альтернативные сценарии – это довольно причудливое занятие, но даже оно может быть поучительным. Если бы приходское управление не поддержало водную теорию, то эпидемия на Брод-стрит, скорее всего, вошла бы в историю как еще один пример смертоносности миазмов: перенаселенный, антисанитарный район, пропитанный отвратительными запахами и получивший за это по заслугам. Вмешательство Сноу, скорее всего, считалось бы работой выдающегося диссидента, чужака с недоказанной теорией, которому не удалось убедить никого, кроме паникующего попечительского совета, который в отчаянии решился снять рычаг с колонки. Наука, несомненно, в конце концов открыла бы водную теорию, но, вполне возможно, без ясности и воспроизводимости истории о Брод-стрит и сопровождавшей ее карты на это ушло бы еще не одно десятилетие. Сколько еще тысяч человек умерли бы за это время?

Это довольно сложная, но вместе с тем вполне правдоподобная цепочка причинно-следственных связей. Карта помогает склонить Уайтхеда на сторону водной теории, после чего он обнаруживает нулевого пациента, это заставляет местные власти провести вторые раскопки, в результате которых они тоже соглашаются с исходной теорией Сноу. А поддержка приходского управления спасает Брод-стрит от миазматистов. Эпидемия становится самым мощным и убедительным доказательством водной теории Сноу, в результате чего ее быстрее принимают те самые учреждения здравоохранения, которые так громогласно открещивались от нее во время эпидемии. Карта, возможно, не смогла весной 1855 года убедить Бенджамина Холла в том, что загрязненная вода опасна. Но это не значит, что вода не изменила мир в долгосрочной перспективе.

Если взглянуть на последовательность событий таким образом, то один факт совершенно очевиден: Джон Сноу, конечно, сыграл ведущую роль в том, что на колонку на Брод-стрит вообще обратили внимание как на возможную причину эпидемии, но именно Уайтхед нашел ключевые доказательства, которые подтвердили роль колонки. В кратких пересказах истории о Брод-стрит неизменно рассказывают об ученом-провидце, который в одиночку боролся с доминировавшей парадигмой и открыл тайную причину ужасной эпидемии. (Уайтхеда тоже нередко упоминают, но обычно в качестве послушного подмастерья, который помогал Сноу с опросами жителей.) Но история Брод-стрит – это не только триумф внесистемной науки, но и, что еще важнее, победа своеобразного «увлеченного любительства». Сноу и самого можно в определенном смысле назвать любителем. Он не имел никакого отношения к холере как специалист; его интерес к болезни скорее можно считать хобби, а не призванием. Но Уайтхед был истинным любителем: у него не было ни медицинского образования, ни подготовки в отрасли здравоохранения. Единственное, чем он мог вооружиться, разгадывая тайну самой убийственной в истории Лондона эпидемии холеры, были его открытый, любопытный ум и близкое знакомство с жителями. Религиозные ценности сблизили его с работающей беднотой Сохо, но в то же время и не помешали ему следить за достижениями науки. Если о второй карте Сноу можно сказать, что она дала возможность сообществу самостоятельно представить себя, то Уайтхед стал двигателем этого представления. Уайтхед не был ни экспертом, ни официальным лицом, ни представителем власти. Он был местным жителем, и в этом состояло его главное достоинство.

А еще неожиданная дружба Сноу и Уайтхеда, завязавшаяся в зимние месяцы 1855 года, стала своеобразным противоядием от ужасов Брод-стрит, от страшной картины целых семей, умирающих вместе в однокомнатных квартирах. Их сблизила жуткая эпидемия болезни в районе, где они жили, и, по иронии судьбы, скептическое отношение Уайтхеда к теории Сноу. Мы знаем очень мало о личном общении этих двоих, не считая того, что они обменивались важными данными, а Сноу подарил Уайтхеду монографию и рассказал ему о будущем холеры. Но из последующих воспоминаний Уайтхеда ясно, что дружба между ними была очень тесной – между тихим, немногословным анестезиологом и невероятно общительным викарием, – и эта дружба была выкована на городском поле битвы, где они видели немыслимые ужасы, и во время совместных поисков тайной причины массовой гибели.