— Версаль — рассадник предательства, ненависти и мести.
На самом деле государство пугающим образом рушилось прямо на глазах. Граф Мерси высказался без обиняков одному другу моей госпожи:
— У будущего монарха еще меньше способностей к правлению, чем у коронованной марионетки, пребывающей сейчас на троне.
От Антуанетты ждали слишком многого. Каким чудесным образом могла она сделать более или менее нормального короля из неотесанного болвана? Ведь дофина была всего лишь четырнадцатилетним ребенком. Кроме того, ее разозлило не очень-то лестное высказывание Дюбарри, которая считала внука своего любовника «толстым, плохо воспитанным юношей». Дофина сочувствовала своему неуклюжему, постоянно моргающему супругу, который начинал заикаться, если ему приходилось высказываться по какому-нибудь вопросу.
После обручения торжественная процессия проводила невесту в ее новые покои. Комнаты дофины были обставлены со вкусом и очень дорого. У нее была большая спальня с соседней ванной комнатой, два салона с великолепными гобеленами и изысканной мебелью, чересчур большая библиотека, две прихожие и молельня.
Только теперь, во время скучной церемонии, девушке представили членов ее дома. Все преклоняли перед ней колена и давали клятву верности. Графини дю Плесси среди них не было, потому что официально ее еще не представили королю.
Мария-Антуанетта получила огромный штат придворных: почти двести человек занимались приготовлением для нее еды, а еще сто находились в ее распоряжении на всякий случай. Кроме того, к свите дофины принадлежали четырнадцать камеристок, два проповедника и пять священников, шесть шталмейстеров,
[12] девять церемониймейстеров, два врача, четыре хирурга, один часовщик, один ткач гобеленов, восемнадцать лакеев, один учитель фехтования на рапирах и два погонщика мулов.
После клятвы верности король, несколько пришедший в себя, и его внук со своей новоиспеченной женой сели за великолепно накрытый стол в роскошных покоях Людовика XV и откушали — причем всему штату придворных было позволено смотреть на них. После чего высокие господа поиграли в каваньолу
[13] — игру, которой, к своему счастью, Мария-Антуанетта так усердно училась в Вене.
Среди зрителей находилась и еще довольно наивная крестьянская девочка по имени Жюльенна Берто из Планси.
На вечер было запланировано свадебное пиршество в новом оперном театре. Когда королевское семейство сидело за прекрасно декорированным столом и ело, снаружи бушевала ужасная непогода. Это означало, что не будет фейерверка, который должен был состояться поздним вечером.
Я про себя проклинала сильный дождь с грозой — мне так хотелось увидеть фейерверк. Но для меня этот день все-таки заготовил особый сюрприз. Дело в том, что даже в день свадьбы наследника престола обучение моей госпожи продолжалось. Ранним вечером у мадам Франсины был последний урок довольно сложных придворных танцев. Я дожидалась графиню в нише коридора, маленьком темном помещении без окон. Там стоял диван с многочисленными подушками и крошечный столик, на котором была свеча. Толстый зеленый бархатный занавес отгораживал нишу от коридора.
У меня вошло в привычку во время уроков мадам удаляться в эту маленькую пещеру с книгой, которую мне дала почитать моя госпожа.
Мадам Франсина обычно выбирала для меня книги по географии и истории, потому что она хотела, чтобы я немного расширила кругозор. Только я зажгла свечу и хотела уютно устроиться на диване, как зеленый занавес резко отдернули.
— О прекрасное дитя. Что вы тут делаете? — спросил скрипучий мужской голос. Я испуганно обернулась и увидела довольно высокого дородного господина, стоявшего прямо передо мной. По его расшитой и украшенной кружевами одежде, парику и гриму я догадалась, что передо мной аристократ.
— Жду свою госпожу, графиню дю Плесси, месье, — спокойно ответила я, так как никакой вины за собой не чувствовала. Поэтому меня удивило, когда этот незнакомец, как я полагала, придворный, со словами «разрази меня гром» обернулся и задвинул занавес.
— Но, месье, — начала оправдываться я, но господин, от которого исходил дурманящий аромат духов, подумал, очевидно, что ему позволено воспользоваться удобным случаем. Он притянул меня к себе и прижал к себе так, что у меня перехватило дыхание, затем он впился в мои губы своими губами и дерзко схватил за грудь.
Это уже было слишком. Возмущенная, я попыталась вырваться, но господин и не собирался меня отпускать. Напротив. Одной рукой он обхватил меня за шею, а другой полез под юбку и попытался схватить между ног. Это ему наверняка удалось бы — ведь он уже просунул свою толстую ногу между моими бедрами.
Я поняла, что тут потребуется хитрость, которой научила меня мадам Франсина. Я сделала вид, будто поддаюсь нежностям назойливого почитателя. И, к моему удивлению, господин ослабил железную хватку, и мне удалось вырваться от него. Кроме того, я еще провела своими острыми ногтями по его расплывшемуся лицу и, прежде чем сбежать из алькова, на прощание двинула коленом в ту часть тела, где мужчинам, как известно, больнее всего. Он закричал и, задыхаясь, скорчился.
Не успел он перевести дух, как меня уже и след простыл. Ошеломленная, я рассказала мадам Франсине о покушении на мою добродетель. Она была очень возмущена, но похвалила меня за присутствие духа.
— Никогда не позволяй ничего подобного, дорогая, иначе ты навсегда станешь легкой добычей для господ.
На следующий день мы узнали от злорадно улыбающегося пажа Франсуа, что герцог де Фажоле явился с царапинами на лице, которые не смог скрыть даже толстый слой пудры. Его величество поинтересовался, «какая дикая кошка его так отделала».
Теперь предстояла еще последняя церемония в этот богатый событиями день: благословение брачной постели архиепископом Реймским. Его слова были слышны даже в коридоре, служки размахивали кадильницами так, что становилось страшно, как бы супружеская пара не задохнулась от клубов дыма, а архиепископ щедро обрызгивал брачное ложе святой водой.
Сам король, изображая камердинера своего внука, протянул ему ночную рубаху из тяжелого шелка, украшенную шитьем.
Герцогине Шартрез было позволено помочь юной невесте, которая выглядела совершенно очаровательно в своем шелковом ночном одеянии, так же богато украшенном кружевами.
Перед любопытными взорами придворных дети — ей четырнадцать, ему шестнадцать — послушно улеглись в общую большую супружескую постель, оба красные от смущения. Придворные наконец удалились и оставили их наедине.
Чего бы ни ожидала Мария-Антуанетта — все равно ничего не произошло. Ее супруг не сделал никаких попыток к сближению, только добродушно пожелал «спокойной ночи», повернулся на бок и уснул.
И подобное положение дел не менялось еще долгое-долгое время.